Железо и кровь. Франко-германская война

Проблема конфликта между Бисмарком и Мольтке была связана и с более широкими по своей сути стратегическими вопросами. Мольтке полагал необходимым сконцентрировать основную массу имеющихся сил к северу от Луары и на этой позиции отражать атаки французов, завершая оборонительные операции короткими контрударами. Таким образом следовало действовать до падения Парижа и высвобождения блокадной армии. Для этого Мольтке собирался в большей, чем прежде, степени задействовать ресурсы Германии. 8 декабря он направил Роону пространный меморандум с требованием приступить наконец к формированию новых соединений, используя для этого в первую очередь оставшиеся в Германии батальоны ландвера[1071]. Решение задач вроде охраны пленных при этом можно было поручить территориальному ополчению — ландштурму. Чтобы пополнить огромные потери в офицерском составе, Мольтке поставил вопрос о назначении на офицерские должности унтер-офицеров. «С начала войны у нас сформировано целых два резервных егерских батальона, а французы создали из ничего большую армию, — ядовито писал Бронзарт. — Генерал Роон ленится и говорит, что ничего не может перебросить из Германии. Лучше всего было бы променять его на Гамбетту»[1072]. Одним словом, Генеральный штаб был готов вести войну до тех пор, пока противник не признает свое полное и окончательное поражение.

Иначе смотрел на положение вещей Бисмарк. Он опасался, что затягивание кампании вызовет вмешательство великих держав, а также с ревностью следил за стремительным ростом влияния Генерального штаба. Отсутствие громких успехов затрудняло переговоры с южногерманскими правительствами об объединении страны. «Железный канцлер» считал необходимым закончить войну в кратчайшие сроки. Для этого он предлагал применить широкомасштабный террор против мирного населения, с чем был категорически не согласен Мольтке. В то же время Бисмарк старался ограничить размах военных действий, чтобы война не приобрела действительно тотальный характер. Канцлера поддерживал его старый друг Роон, находившийся под постоянным давлением со стороны Генерального штаба, требовавшего от военного министра все новых и новых войск.

Таким образом, предметом спора стал не только вопрос о приоритете военного или гражданского руководства, но и способ ведения войны. Бисмарк обвинял Мольтке в том, что его стратегия порочна. В начале декабря он во всеуслышание заявлял, что военное руководство само не знает, что делать дальше, «Мольтке рассеян и устал, его физические и душевные силы слабеют»[1073]. Шеф Генерального штаба, в свою очередь, не собирался терпеть вмешательства штатских в свою сферу ответственности. Поэтому Генеральный штаб вновь попытался установить вокруг канцлера своеобразную информационную блокаду, перестав снабжать его информацией о ходе боевых действий. В Генеральном штабе были уверены, что Бисмарк неосторожно обращается с секретной информацией, и все, о чем он узнает, через пару дней становится предметом обсуждения в светских салонах Берлина.

Это никак не устраивало главу правительства, который потребовал, чтобы обо всех планируемых операциях ему сообщалось заранее, даже до доклада королю. Мольтке, в свою очередь, возмутился до глубины души и заявил кронпринцу: «Все это вообще не касается канцлера, и пока мне не прикажут, я ему ничего не буду сообщать»[1074].

«Король и кронпринц очень расстроились из-за этого конфликта, однако не в их силах прекратить его», — писал Штош[1075]. В вопросе обстрела Парижа король разделял точку зрения Бисмарка; так, 28 ноября он потребовал от Мольтке ускорить подготовку обстрела, поскольку наступившая пауза в военных действиях вредна как с политической, так и с военной точки зрения. Бисмарк отстаивал идею примата политических соображений над военными; Мольтке же, напротив, считал, что на войне первую скрипку должен играть именно Генеральный штаб, а не политики, поскольку война — это дело военных. Примирить эти точки зрения было невозможно.