Желтая гора

Спускаться было намного страшнее. Когда ступила на землю, ноги подкашивались. Развязала дрожащими пальцами узел, отряхнула подол от строительной пыли, оглянулась по сторонам – не увидел ли кто. Вокруг никого не было. Владыка из окна видел, вел и взглядом, и молитвой, пока не спустилась.

– С какими мыслями уходишь? – спросил спокойно, по-отечески, присев рядом на скамью.

– Светлее стало на душе, это важно, не зря время потратила, но …

Марина замолчала надолго, не находя правильных слов, тех, что смогли бы выразить ее главную мысль. А мысль была проста – недостаточно веры в ее сердце, недостаточно! И она это чувствовала, и жизнь ее в монастыре казалась понарошку, ненастоящей, неискренней, невсамделишной, что ли. Да и возможно ли вдруг поверить в Бога? Когда с детства в ее жизни Бога не было. Вера, она или есть, или нет, без доказательств. А Марина нуждалась в них.

Владыка словно услышал ее мысли.

– А знаешь, я ведь мастером спорта был. Кто бы мне тогда сказал, где и кем я буду сегодня, вот уж поднял бы я того на смех! А вот ведь случилось. Воистину, пути Господни неисповедимы. И вот я здесь. В прошлый раз сказала мне, что ты не для монастырской жизни, а я? Уж кто-кто, но только не я был пригоден для такой жизни! Азартный, горячий. Сколько бы накуролесил в миру, если бы остался. В мое время спортсмены подались в рэкетиры, людей гробили, я и не заметил, как в их команде оказался, спохватился вовремя. Ушел тогда в Лавру служить. И вот погляди, сегодня церковь в городе, монастырь построен, сколько дел добрых сделано, сколько душ спасено и сколько еще спасется в этих стенах! Так что, поверь, мы не знаем, на что способны и что сможем преодолеть. А тебя вижу здесь! И дел много тебя ожидает. Мне помощники нужны. Подумай и возвращайся.

– Я… недостаточно верю в Бога…

– Главное, чтобы он верил в тебя, – отреагировал владыка.

Марина, глядя на него, вдруг поняла, где «уже видела» его. И не раз, начиная еще со школьных лет, на портретах, что в ряд висели в библиотеках и классах. Владыка был удивительно похож на Льва Николаевича Толстого. Не удержалась, сказала. Он улыбнулся:

– Секрет тебе открою, так получилось со временем, – произнес заговорщицки. – Хочешь не хочешь, а делю людей на тех, кто это сходство замечает, а значит, в его генетической памяти есть образ выдающегося нашего философа и писателя, и на остальных…

– Знаете, я подумала – у вас, истинно верующих, есть мощная система утешений, нам же только и остается спасаться от страха смерти в своем творчестве. Надеюсь, и мне это удастся…

– Возвращайся, и ты спасешься.

Они поднялись, гостья, склонив голову, протянула сложенные лодочкой руки ладонями вверх – одна в другой.

– Благословите, владыка…

…Она шла к машине, стоявшей у открытых кованых ворот, а дочь до последней минуты не понимала, пока не открылась дверца, что эта женщина в черных одеждах – ее мама.

Глаза у девушки были, как у испуганного ребенка:

– Я тебя не узнала! Сними сейчас же эту тряпку с головы! Ужас – «кавказская вдова!» И вообще, кто сейчас в Бога верит?

– Никто, до первого шторма на корабле, – улыбнулась мать, – поехали, мисс Паника.

Дома у дочери, сняв черные одежды, долго стояла под горячим душем: «Какие они счастливые, монахи! И все-таки я законченная атеистка, сколько меня будет еще швырять по жизни? Где, в чем найду свое успокоение? Я знаю одно – стать счастливой, значит, совпасть с той энергией, которая во мне заложена, необходимо следовать своей природе и не изменять ей, если даже мой путь не приведет к успеху, ибо это еще не счастье».

…Марк шел по ночному городку домой, и ему было одиноко и тоскливо. Сначала, когда узнал, что Марина уехала, обрадовался. В разгар сезона – какой подарок! Можно пить, гулять сколько душе угодно, приглашать гостей в дом, поднимать себе цену, демонстрировать, какой молодец, хозяин. Но подарок оказался с горчинкой. Он и так был свободен, никто его не ограничивал, не контролировал, не задавал вопросов. Жил как хотел, но как-то было спокойней на душе, когда знал, что дома Марина, и пусть они не жили уже давно как муж и жена, все равно она оставалась его надежным тылом. А тут дом опустел, осиротел без нее. И гулять-то он продолжал, но с какой-то неуемной тоской, хотелось всем рассказать о своем горе, что он и делал. Но почему-то никто не мог пожалеть так, как жалела Марина. И он чувствовал себя потеряшкой, осиротевшим без родины-матери.

Он шел и вспоминал, как в четырнадцать лет впервые познал радости секса с тридцатипятилетней женщиной, туристкой, в горах под кустами, которая научила его многому, тогда и определился его жизненный вектор. В памяти возник тот забытый случай – Марк крутился возле контактной словоохотливой пары на пляже, заговорил, предложил экскурсию по живописным окрестностям. Женщина с готовностью вызвалась с ним прогуляться, пока ее муж с необъятным животом заправлялся пивом и креветками.