Желтая лихорадка

— Ну как же! Он одно время был моим начальником в «Свободной газете». Как мог, портил мне жизнь. Гонял по заданиям чуть свет — и в дождь, и в мороз.

— Постой, постой! Помню! Ты тогда даже заболела, гипертонический криз получила. На что тебе сдалась его дочь!

— Знаешь, там такое творится! Если, конечно, она правду пишет. И именно потому, что она дочь Пала Барканя, я должна особенно тщательно во всем разобраться.

Возле городка Фюзешабонь они свернули с автострады. Золотилась густая пшеница, огромными, величиной с большое блюдо, головами кивали подсолнухи, улыбались усыпанные ягодами черешневые сады, кудрявились огороды, тянулись бесконечные теплицы, покрытые пленкой. На околице села побежали навстречу новые каменные дома. Село было богатое. Но тщетно они искали Дом культуры, спрашивали у прохожих.

— Это где-то там, у железной дороги, — неуверенно говорил один.

— Да нет тут никакого Дома культуры! — возражал другой.

— На центральной площади, напротив сельского совета, — наконец услыхали они, а потом и еще точнее:

— Возле трактира.

Едва выйдя из машины, они сразу же увидели Изабеллу Баркань. Ее нельзя было не узнать: те же, что у отца, темные курчавые волосы, карие глаза, выступающий подбородок. Директор Дома культуры мыла крыльцо.

— Я Каталина Андраш. Это моя приятельница доктор Агнеш Чаплар. Это ты написала мне письмо?

— Да. Наконец-то! А я уж и не чаяла, что вы приедете! Проходите, я только руки вымою.

— Ты здесь кем работаешь?

— Я — бедная служанка культуры. Мою полы, крашу стены и забиваю гвозди в сломанные стулья. Иногда, если остается немножко времени на культуру, руковожу кружками, выдаю книги в библиотеке. Но это как раз та часть моих обязанностей, которой можно и пренебречь. У кого есть хоть что-то в голове, садятся утром на поезд и едут работать в город. Остальные заняты в мастерских и на полях кооператива. Вечером и те и другие пьют: сначала в трактире, а когда он закроется — дома. Здесь у всех есть своя самогонка. Пойдемте, взгляните на наш молодежный клуб. Я, правда, там сегодня еще не убирала.

Дом культуры оказался постройкой в стиле пятидесятых годов. Основную его часть занимал огромный зал с маленькой сценой и очень грязным занавесом.

— Этот зал используется дважды в году: для обсуждения отчетного доклада правления кооператива и для выборов исполкома сельского совета. Когда-то приезжали сюда театры из Сольнока и Дебрецена. Приезжали и артисты из Будапешта. Но дело это дорогостоящее, себя не окупает. Молодежный клуб ютится в маленьких артистических уборных за сценой. Стенки, разделяющие уборные, разобрали, и теперь здесь играет оркестр из трех человек и собирается цвет местной молодежи.

Изабелла Баркань распахнула дверь, и навстречу хлынули клубы табачного дыма, тошнотворный запах мокрых окурков. Что-либо разглядеть было невозможно, даже если зажечь свет. А лучше и не зажигать: на полу грязь по колено, битые бутылки из-под «кока-колы» и пива, на столе — словно разорванное боевое знамя — забытый бюстгальтер.

— Вот это да… — протянула Агнеш.

— Да, вот так! — Изабелла Баркань горько усмехнулась. — Два раза в неделю убираю за этими поросятами. Но они хотят собираться здесь каждый вечер. А вообще в селе наш клуб называют «Ямой»… Могу я предложить вам кофе? Кофе — моя собственность, кофеварка тоже, и чашки я купила за свой счет. У меня есть письменное разрешение Сухаи-Кашша, что я могу варить себе кофе. Я плачу за пользование электричеством восемнадцать форинтов в месяц.

— А скажи, Изабелла, как тебе пришло в голову написать именно мне?

— Я читаю ваши «Окна» и верю вам. Знаю, что вы неподкупны.

— А знаешь ли ты, что я ненавижу, да-да, ненавижу твоего отца, если журналист Пал Баркань действительно твой отец.

— Да, это мой отец. Его все ненавидят.

— Все?

— Все.

— И ты тоже?

— Я — нет. Мне очень жалко его. Мать его бросила, когда я была еще дошколенком. Трех моих сестренок она забрала с собой.

— Марию, Розу и Клару?

— Да. А откуда вы знаете?! Вы их в самом деле знаете?

— Нет. Только слышала о них.

— А меня отец не отдал. Сказал матери, что иначе не согласится на развод. Так и вырастил меня один. С тех пор я не видела ни маму, ни своих младших сестренок. Может быть, их уже и в живых нет. Отец — очень больной человек.

— Что с ним? Чем он болен? — спросила Кати.

— Страхом.

— Каким страхом? Чего он боится?

— Просто говорит: страшно — и все.

Кати от удивления не знала, что и подумать. Беспощадный, всемогущий Баркань — и вдруг патологический страх… Несовместимо.

— А чего он боится?