Желтая жена

– Я тоже! Я тоже хочу Джули, – подхватила вопль сестры Джоан. – Кто теперь будет чесать мне спинку?

– Детка, я помассирую тебе спину.

– Нет! – взревела Джоан. – Ты не умеешь как надо.

Бо́льшую часть дня девочки проводили с няней, пока я работала в мастерской, а вечерами играла на пианино в таверне. Со всеми нуждами дети обращались к ней и привыкли полагаться на Джули гораздо больше, чем на меня. Изабель рухнула на пол и принялась сучить ногами. Я подняла ее, усадила к себе на колени и стала укачивать.

– Все будет хорошо. Не нужно плакать.

– Кажется, я проглотила камень, – всхлипнула Джоан, – у меня животик болит.

Я притянула ее к себе и тоже усадила на колени. Эстер устроилась на ковре возле кресла и прижалась головой к моему бедру.

– Мы обязательно справимся, девочки, вот увидите. Я обещаю.

Когда старшие немного успокоились, я отпустила их и взяла на руки малышку Бёрди. Остаток утра мы читали книжки – каждая из девочек выбрала свою любимую, – а потом все вместе раскрашивали картинки.

– Это для Джули, когда она вернется домой, – пролепетала Джоан, глядя на меня большими, полными надежды глазами. Я погладила дочь по голове.

В этот момент в комнату заглянула Эбби.

– Масса ждет в гостиной, – сообщила она.

Странно, что Тюремщик оказался дома в такой час: для обеда еще рано, и даже к бутылке он начинал прикладываться гораздо позже. Отдав малышку экономке, я направилась прямиком в гостиную, не особенно тревожась о том, что на мне надето простое домашнее платье, а волосы кое-как подобраны на затылке.

При моем появлении губы Тюремщика недовольно скривились:

– Приведи себя в порядок. Мы немного покатаемся. Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

– Но как же девочки? Кто за ними присмотрит?

– Сисси скоро подойдет. Давай пошевеливайся. Мы едем прямо сейчас.

Мне хотелось кричать, но я прикусила губу и отправилась выполнять приказание, а вскоре вернулась в нарядном поплиновом платье, кружевном капоре и тонких летних перчатках в тон кружевам. Вероятно, в жаркий августовский день легкая шляпка была бы более уместна, но широкие поля капора хорошо скрывали мое искаженное страданием лицо. Новый кучер Тюремщика Хэмп подал мне руку, помогая подняться в коляску. У этого рослого парня с кожей цвета темной бронзы и пухлыми губами посредине лба виднелся V-образный шрам.

– Поехали, масса? – спросил возница, усаживаясь на козлы.

Тюремщик кивнул. Хэмп натянул поводья и щелкнул языком.

* * *

Едва мы выбрались за черту города, как пейзаж изменился: каменные дома и теснящиеся вдоль улиц деревянные постройки сменились обширными зелеными полями и пологими склонами холмов. В воздухе запахло свежестью. За годы жизни в Ричмонде я так привыкла к зловонию тюрьмы, что в первое мгновение у меня закружилась голова. А затем я полной грудью вдохнула напоенный влагой чистый воздух, и томившая душу печаль как будто отступила. Я прихватила с собой вязанье и машинально щелкала спицами, но постепенно пальцы замерли. Хотелось просто смотреть на окружающий мир и наслаждаться ощущением струящейся во мне жизни.

Полдня мы ехали по широкой грунтовой дороге. Затем Хэмп свернул на проселок. Я хваталась за борт коляски всякий раз, когда та подпрыгивала на кочках. Лошади бежали дружной рысцой, поднимая облачка желтой пыли. Вскоре впереди показался фасад большого дома.

– Ты любишь его? – Это были первые слова, которые Тюремщик произнес за все время нашего путешествия. – Я знал, что вы родом с одной плантации. И понимаю, почему тебе захотелось помочь ему. Так ты любишь его? – Лапье пожирал меня глазами.

– Нет, – твердо ответила я, стараясь придать лицу как можно более искреннее выражение.

Тюремщик отвернулся, собрал лежавшие на коленях бумаги и засунул в кожаный портфель. Хэмп остановил коляску возле длинного здания из красного кирпича, выстроенного в георгианском стиле, с широкими боковыми крыльями и белыми ставнями. Дом был гораздо просторнее того, в котором жили мы с Лапье, но раза в два меньше особняка на плантации Белл. Я понятия не имела, куда и зачем мы приехали, но кожей чувствовала: мой мальчик где-то рядом. Коренастый широкоплечий мужчина с тронутыми сединой волосами и приветливой улыбкой встретил нас на ступенях террасы. Две пятнистые черно-белые собаки крутились возле его ног, отчаянно виляя хвостами. Молоденькая темнокожая девочка тянула за веревку панкхи, обмахивая хозяина.

– Добро пожаловать, Рубин. Рад видеть тебя, приятель! – воскликнул мужчина.

– Позволь представить, это Фиби Долорес Браун, мать моих детей и хозяйка тюрьмы Лапье.

– Меня зовут Генри О’Киф. – Мужчина улыбнулся, поцеловал мне руку и проводил через парадную дверь в большой холл с высокими потолками, где царила приятная прохлада. – Полли! – позвал он, глядя куда-то наверх.