Желтые обои, Женландия и другие истории

Прежде всего она пожалела, что выгнала девушку. Поднялась наверх, чтобы узнать, выполнила ли та ее приказание. Бедная Герта! Ее бурные страдания улеглись, как это бывает у детей, и она заснула на мокрой от слез подушке. Губы ее были по-прежнему сжаты, из груди вырывались сдавленные стоны.

Миссис Марронер вглядывалась в кроткое и безмятежное лицо, попутно размышляя о беззащитной натуре и не успевшем сформироваться характере, о послушании и привычке подчиняться, делавших Герту столь привлекательной — и столь же легкой добычей. А еще она думала об охватившем ее мощном порыве, о происходившей в ней огромной перемене, о том, сколь бесполезно и тщетно противиться ей, даже если она того захочет.

Она тихонько вернулась к себе, затопила камин и села возле него, теперь отринув чувства, как ранее отринула мысли.

Две женщины и мужчина. Одна — жена: любящая, верная, нежная. Другая — служанка: любящая, верная, нежная. Молоденькая иммигрантка, зависящая от них, благодарная за любую доброту, ничему не учившаяся и по-детски наивная. Ей, конечно, следовало устоять перед искушением, однако миссис Марронер хватило ума понять, насколько трудно распознать соблазн, когда тот является под личиной дружеского расположения и оттуда, откуда его и ждать не ждешь.

Гораздо проще Герте было отбрить посыльного бакалейщика; так она и правда поступила с некоторыми навязчивыми ухажерами, следуя совету миссис Марронер. Но как критиковать то, что должно уважать? Когда нужно послушание, как она могла отказать — с замутненным неведением и наивным взором, — пока не стало слишком поздно?

Когда более зрелая и умудренная опытом женщина попыталась понять девушку, найти оправдание ее прегрешениям и заглянуть в незавидное будущее, в ее душе зародилось новое чувство — сильное, уверенное и всепоглощающее: безграничное презрение к человеку, совершившему это. Он все видел. Все понимал. Он в полной мере мог предсказать и оценить тяжкие последствия своих действий. Он совершенно ясно оценивал невинность, наивность, благодарное расположение и привычное послушание, которыми и воспользовался абсолютно сознательно.

Миссис Марронер достигла ледяных вершин логического мышления, очень далеких от часов ее лихорадочных страданий и метаний. И он совершил это деяние под одной крышей с нею — своей женой. Если бы он искренне полюбил молодую женщину, изменил жене и заключил новый союз, — это явилось бы жестоким разочарованием, но не более того. Однако присутствовало и кое-что еще.

Это письмо, гнусное, холодное, осторожно составленное и неподписанное, вместе с купюрой — куда более надежной, чем чек — не говорило о теплой привязанности. Некоторые мужчины могут любить двух женщин одновременно. Это же была не любовь.

Пережитые миссис Марронер обида и злоба за себя, жену, внезапно переродились в жалость к девушке и гнев за нее. Ее дивная, чистая юная красота, надежды на счастливую жизнь, на замужество и материнство, даже на заслуженную независимость — для этого человека они ничего не значили. Ради своих утех он предпочел лишить ее радостей жизни.

Он «о ней позаботится», говорилось в письме. Как? Каким образом и в какой мере?

Затем, сметая и ее чувства к себе, жене, и к Герте, его жертве, нахлынул новый поток мыслей, который буквально вздернул ее на ноги. Она поднялась и зашагала по комнате, высоко подняв голову.

— Это грех мужчины против женщины, — говорила миссис Марронер. — Преступление против всех женщин. Против материнства. Против… ребенка.

Она замерла.

Ребенок. Его ребенок. Он и ему навредил, пожертвовав младенцем и обрекая его на жалкую долю и унижение.

Миссис Марронер происходила из консервативного семейства, жившего в Новой Англии. Она не принадлежала ни к кальвинистской, ни даже к унитарианской церкви, но свойственная кальвинизму строгость жила в ее душе: непреклонная вера тех, кому приходилось проклинать людей «во славу Божию».

За ней стояли многие поколения предков, чья жизнь строилась на неотступном следовании религиозным убеждениям. В момент озарения они постигали веру, а после до самой смерти жили, руководствуясь ею.

Через несколько недель мистер Марронер попал домой слишком рано, чтобы надеяться на ответы на оба письма; не увидев на причале жену, хотя и давал ей телеграмму, он сам подъехал к темному, запертому на замок дому. Он вошел, открыв дверь своим ключом, и тихонько прокрался наверх, чтобы удивить супругу.

Но ее не оказалось на месте.

Он позвонил. Никто из прислуги не откликнулся.

Мистер Марронер зажег везде свет, обыскал дом сверху донизу — везде царила пустота. Кухня выглядела чисто, безлико и враждебно. Он вышел оттуда и поднялся по лестнице, совершенно ничего не понимая. Все комнаты были тщательно убраны, везде царили образцовый порядок и звенящая пустота.

Мистер Марронер полностью уверился в одном — жена все узнала.

Но сомневался ли он? Никогда не следует в чем-то слишком уверяться. Она могла заболеть. Или умереть. Он вскочил на ноги. Нет, в таком случае ему бы сообщили. Потом он снова сел.