Желтые обои, Женландия и другие истории

Этот счет… Если бы он пришел ей — то есть ему, — он бы оплатил его, как нечто само собой разумеющееся, и никогда бы о нем не обмолвился… ей.

Затем, будучи Джеральдом, удобно и вольготно сидя с его деньгами в карманах, Молли прониклась развивавшимся у него всю жизнь отношением к финансам. Детство — с его желаниями, мечтами и стремлениями. Ранняя молодость — с ее трудами по приобретению капитала на дом… для нее. Недавние годы со всеми их заботами, надеждами и тревогами. И настоящее, когда он считал каждый цент с целью воплощения великих планов, и этот счет, давно просроченный и требующий оплаты, означающий массу совершенно ненужного беспокойства, потому что его не передали Джеральду сразу. А еще — острое недовольство мужа словами «повторно к оплате».

— У женщин нет деловой жилки! — услышала Молли свой голос. — А все деньги им бы только на шляпки — идиотские, бесполезные и уродливые!

С этими словами она начала разглядывать женские шляпки так, словно раньше никогда их не видела. Мужские казались ей уместными, горделивыми и к лицу, дающими простор вкусам, различающимся по манерам и возрасту, чего раньше она никогда не замечала. Но вот женские…

Глазами и умом мужчины, с опытом всей жизни в свободе действий, когда шляпа, прочно сидящая на голове с короткой стрижкой, никогда не доставляла неудобств, Молли пристально вгляделась в женские шляпки.

Густые распушенные прически показались одновременно привлекательными и до абсурда вздорными, и на этих прическах под всеми мыслимыми углами, во всех мыслимых цветах, наклоняясь, изгибаясь и завиваясь во все мыслимые формы, возвышались нескладные предметы, сделанные из всего, что только под руку подвернулось. Под стать нескладности были отделка и украшения — тонкие пучки жестких перьев, жуткие завитки из блестящих лент, торчавшие во все стороны, раскачивавшиеся и задевавшие лица стоящих рядом пассажиров.

Раньше она и подумать не могла, что в глазах тех, кто за них платит, возведенные в культ дамские шляпки выглядят украшениями для безумной обезьяны.

И все же, когда в вагон вошла хрупкая женщина, такая же недалекая, как и остальные, но миленькая и хорошенькая, Джеральд Мэтьюсон встал и уступил ей место. И позже, когда вошла симпатичная краснощекая девица в более смелой, боле цветастой и более экстравагантной, чем на остальных, шляпке, когда она встала рядом с ним, и мягкие, торчавшие во все стороны перья легонько кольнули его щеку, он внезапно ощутил удовольствие. А Молли охватил стыд, способный навсегда поглотить тысячу шляпок.

Когда Джеральд сел в поезд и прошел в вагон для курящих, Молли поджидал еще один сюрприз. Вокруг него сидели мужчины, тоже едущие на работу, и многие из них оказались его друзьями.

В ее глазах они различались как «муж Мэри Уэйд», «тот, с кем помолвлена Белль Грант», «богатый мистер Шопуорт» или «обходительный мистер Биль». Все они сняли бы в ее присутствии шляпы и завели бы приятную беседу, если бы сидели достаточно близко, особенно мистер Биль.

Теперь же она почувствовала, что значит быть по-настоящему с ними знакомым и видеть их такими, какие они есть. Само осознание этого явилось для нее сюрпризом — вся подноготная разговоров, начиная с детства, пересуды в парикмахерских и в клубах, дорожные беседы в поездах по утрам и вечерам, знание политических пристрастий, положения и перспектив в деловом мире, характеров и наклонностей. Все это предстало перед ней в совершенно ином, дотоле неведомом свете.

Мужчины один за другим подходили к Джеральду и заговаривали с ним. Похоже, он пользовался популярностью. И во время этих бесед, благодаря новым воспоминаниям и новому восприятию, которое, похоже, выражалось в понимании мыслей этих людей, к Молли пришло некое смутное осознание поразительного откровения — что́ мужчины на самом деле думают о женщинах.

В вагоне сидели добропорядочные средние американцы, по большей части женатые и счастливые, как это понимается многими людьми. В голове каждого из них, похоже, находился двухъярусный шкаф, стоящий поодаль от остальных мыслей и идей, где хранились их представления о женщинах.

На верхнем ярусе располагались самые нежные чувства, самые возвышенные идеалы, сладкие воспоминания, приятные ассоциации с «домом» и «мамой», все восхитительные эпитеты. Это было своего рода святилище, где окутанная покровом статуя, которой слепо поклонялись, соседствовала с милым сердцу, но банальным жизненным опытом.

На нижнем ярусе обитала вытесненная в подсознание жгучая боль и располагались совершенно иные идеи и представления. Здесь даже ее чистый умом и сердцем муж хранил истории, рассказанные на мальчишниках, непристойности, подслушанные на улице или в поезде, гнусные предрассудки, скабрезные эпитеты и неприглядные жизненные переживания. Все, что знают, но не делятся с другими.

Все это в шкафу с биркой «женщина», в то время как остальное стояло особняком — это и вправду стало откровением.