Желтые обои, Женландия и другие истории

Перед Молли открылся совершенно новый мир. Не тот, в котором она воспитывалась, где Дом покрывал почти всю карту, а остальное было «чужеземьем», «неведомой страной». А тот, что предстал перед ней — мужской: сотворенный, обжитый и воспринимаемый мужчинами.

От пребывания в нем кружилась голова. Видеть дома, пролетавшие за окном вагона, с точки зрения счетов за строительство или технических данных материалов и инструментов. Созерцать раскинувшуюся вдоль дороги деревню с печальным знанием, кто там «главный», и как этот Главный быстро движется по вертикали власти, или же как плохо там замостили улицу. Воспринимать магазинчики не просто как выставки желанных вещиц, а как коммерческие предприятия, многие из которых идут ко дну, а некоторые приносят прибыль. Этот новый мир ошеломил Молли.

Она — как Джеральд — уже позабыла о злосчастном счете, из-за которого она — как Молли — все еще плакала дома. Джеральд «говорил о делах» с одним попутчиком, «обсуждал политику» с другим, а сейчас сочувствовал тщательно скрываемым неприятностям соседа.

Раньше Молли сопереживала жене соседа.

Она принялась яростно бороться со всецело довлеющим над ней мужским образом мыслей. Неожиданно и очень ясно вспомнилось прочитанное и услышанное на лекциях, и поднялось возмущение самодовольной приверженностью мужскому взгляду на жизнь.

Мистер Майлз, небольшой суетливый человечек, завладел вниманием слушателей. У него была полная благодушная жена. Молли она никогда особо не нравилась, однако его она всегда считала довольно милым — он всегда был церемонно вежлив и готов услужить.

И вот он разговаривал с Джеральдом. И что он ему говорил!

— Пришлось перейти сюда, — сетовал он. — Уступил место даме, считающей, что оно принадлежит ей. Нет ничего, что они бы не получили, если задумают, верно?

— Не бойтесь! — отозвался сидящий рядом крупный мужчина. — Им особо нечем задумывать, сами знаете. А если и придумают, то вскоре передумают.

— Настоящая опасность в том, — начал преподобный Альфред Смит, новый англиканский священник, высокий, тощий и нервный человек с лицом, сошедшим со средневековых гравюр, — что они преступят пределы, означенные им Господом.

— Их удержат ограничения, обозначенные самой природой, — заявил весельчак мистер Джонс. — С физиологией не поспоришь, это я вам говорю.

— Лично я никогда не видел пределов, по крайней мере их желаниям, — вступил мистер Майлз. — Всего лишь богатого мужа и хороший дом, потом бесконечные шляпки и платья, автомобиль последней модели, побрякушки с бриллиантами… И так далее. Только успевай поворачиваться.

Через проход сидел седой мужчина с усталым лицом. У него была чудесная жена, всегда красиво одевающаяся, и три дочери на выданье, также прекрасно одетые. Молли всех их знала. А еще она знала, что он тоже пашет, как вол, и посмотрела на него с некоторой тревогой.

Однако он жизнерадостно улыбнулся.

— Это на пользу, Майлз, — произнес он. — На что еще мужчине работать? Хорошая жена — пожалуй, лучшее, что есть на свете.

— А плохая — пожалуй, худшее, это уж точно, — парировал Майлз.

— Если судить с профессиональной точки зрения, то их сестра слаба, — с серьезным видом заявил доктор Джонс, а преподобный Альфред Смит добавил:

— Она привнесла в мир зло.

Джеральд Мэтьюсон выпрямился. В нем зарождалось нечто неопределимое, чему он не мог противиться.

— Похоже, все мы тут говорим как Ной, — сухим тоном предположил он. — Или читаем с древнеиндийских свитков. У женщин есть недостатки, но ведь и у нас они есть. Разве нам в школе или в колледже не встречались девчонки, такие же умные, как и мы?

— Они не играют в наши игры, — холодно ответил священник.

Джеральд внимательно смерил взглядом его тощую фигурку.

— Я и сам не особо хорошо играл в футбол, — скромно признался он, — но мне встречались женщины, которые в общем и целом выносливее мужчин. К тому же жизнь — это не только спорт!

Это была грустная правда. Все взглянули на проход, в дальнем конце которого в одиночестве сидел тучный, плохо одетый мужчина с нездоровым цветом лица. В свое время его фотографии не сходили с первых страниц газет с громкими заголовками. Теперь он зарабатывал меньше любого из них.

— Настало время проснуться, — с жаром продолжал Джеральд, которого по-прежнему словно толкали изнутри, заставляя говорить непривычные слова. — Мне кажется, женщины — тоже люди. Я знаю, что они одеваются по-дурацки — но кого в том винить? Это мы придумываем их идиотские шляпки и безумные моды. Более того, если у женщины достанет мужества носить практичную одежду и обувь, кто из нас захочет с ней танцевать?

Да, мы обвиняем их в том, что они вытягивают из нас деньги, но хотим ли мы разрешить женам работать? Нет. Это уязвит нашу гордость. Мы то и дело критикуем их за браки по расчету, но как мы называем ту, что выходит за безденежного парня? Бедняжкой, вот и все. И женщины это знают.