Желтый

Думал: вот будет номер, если все закончится пшиком! Если заклинание не сработает оттого, что я сейчас – человек, я, наверное, разрыдаюсь, как все тот же дошкольник. Сперва от облегчения, а потом сразу, без перехода – от злости. И вот от злости я очень долго буду рыдать. На целое наводнение хватит. Ты как, дорогая, готова выйти из берегов и затопить все окрестности, отсюда и до Замкового холма? Нет, правда, будет обидно, если после всех этих шекспировских драм, которые я успел разыграть у себя в голове, Серый Ад мне просто-напросто не покажется. Ни сегодня, ни завтра, ни сто лет спустя. Эта дрянь не каждый день и не перед любым желающим появляется, а изредка, перед некоторыми, наугад. Единственный вариант – сделать заказ и ждать, когда принесут на блюдце. Если, конечно, вообще принесут.

Думал: елки, ну так надо взять и проверить. Прямо сейчас. Чего я тяну? Чего жду? Если помощи, то напрасно, сам же кричал во все горло, чтобы не лезли под руку, один разберусь. Если очередного приступа храбрости, то пока она только убывает, еще полчаса помедлю, и в погреб от самого себя прятаться побегу. А если свежих стратегических идей и остроумных альтернативных решений, то извини, даже не смешно.

Огляделся по сторонам – вроде бы, соблюдая разумную предосторожность, а на самом деле, в тайной надежде, что кто-нибудь помешает, отвлечет от задуманного, но вокруг не было ни души. И наконец произнес вслух, ощущая себя не столько благородным героем, сколько великовозрастным идиотом, заигравшимся в гения места:

– Я на своей земле, в своем праве. Пусть мне покажется Серый Ад.

И, не удержавшись, добавил по привычке всех вокруг задирать:

– Вот даже интересно, что это буду за я – в самой низшей октаве? Какая она у нас нынче – низшая октава меня?

А потом долго стоял на мосту, ждал неизвестно чего, как дурак, вцепившись в ржавые прутья, когда-то бывшие коваными перилами, смотрел вниз, на неглубокий заваленный хламом овраг, по дну которого, огибая мусорные кучи, медленно – даже не тек, а полз мелкий ручеек цвета дерьма.

Ничего так и не дождался. Наконец понял, что номер с заклинанием не прошел. Не заплакал от бессильного гнева только потому, что не вспомнил, как это делается, какие кнопки внутри себя надо нажимать.

* * *

Я стою на мосту и думаю: «Ну вот, ничего у меня не получилось». Вспомнить бы еще, что именно означает это конкретное «ничего». Но скорее всего, просто все сразу. Жизнь у меня не получилась – вся, целиком. Оказалась даже худшим дерьмом, чем здесь обычно по умолчанию всем выписывают. Ну зато хоть чем-то я отличился, поздравляю, сбылись мечты. Стал выдающимся мастером волшебного превращения в уникальное супердерьмо всего, к чему прикоснусь.

Впрочем, даже прикасаться не надо, достаточно посмотреть, – думаю я, с отвращением глядя на реку. – Это же под моим взглядом она так изменилась, я точно знаю. Вполне нормальная раньше была река. И мусор в нее вроде бы не кидали, по крайней мере, такие огромные кучи точно не скапливались. А я пришел, поглядел, и сразу сделалось так. Звучит, как бред сумасшедшего, сам понимаю. Но это легко проверить, – думаю я и внимательно смотрю на свои руки. Как и следовало ожидать, на коже появляются мелкие бледно-красные пятна, постепенно темнеют, воспаляются, трескаются, превращаются в гнойные язвы – все, хватит с меня!

Лучше бы я и правда просто сошел с ума. Меня не особенно жалко, сколько мне там осталось, люди недолго живут. А у психов, говорят, бывают отличные глюки, хоть развлекся бы напоследок. Но вместо того, чтобы стать безобидным городским сумасшедшим с интересными галлюцинациями, я отрастил себе ядовитый тяжелый взгляд, под которым все портится. Жаль, слишком поздно я понял, что происходит, выколол бы себе глаза, а если бы пороху не хватило, просто сидел бы дома, зажмурившись, пока не издохну, по крайней мере, город бы от себя спас. Хороший был у нас город, жалко его ужасно. Гораздо жальче, чем меня.

Я стою на мосту, крепко держусь за ржавые прутья, в которые под моим взглядом превратились перила, смотрю на берег, застроенный многоэтажными панельными бараками, и на другой, пустынный, загроможденный хламом и заросший мертвой мерзлой сорной травой, думаю в отчаянии: так нельзя! Это просто нечестно. Нельзя человеку, даже совсем пропащему, вроде меня, становиться чудовищем, которое портит мир своим отравленным взглядом. Уж лучше бы в камень людей превращал, как горгона, или убивал, как василиск. Тоже ничего хорошего, но все-таки не настолько погано. По крайней мере, мог бы всем сердцем себя ненавидеть, а сейчас – ну, просто тошнит.