Желтый

– Я в шестом классе посмотрел «Кошмар на улице Вязов», перепугался ужасно, спать не мог. Но потом придумал целых сто способов победить Фредди Крюгера – с учетом, что он не наяву приходит, а снится. Во сне-то я и летать могу, и стрелять из пушки, и водить танк. И вообще все на свете умею, это же мой, а не чей-то сон. Я тогда даже быстро научился вспоминать во сне, что сплю, чтобы Фредди Крюгер врасплох меня не застал. Даже немного обидно, что он мне так ни разу и не приснился. Решил не связываться. Зассал.

Агне улыбнулась сквозь слезы:

– Все-таки ты круче всех на свете. Самого Фредди Крюгера запугал!

А Ганс достал из футляра саксофон и сказал:

– Лучшее, на что я способен в любой ситуации – это играть.

– Офигеть идея, – восхитилась Люси. – Вы – мой герой.

Мой герой, – думала Люси, глядя на Ганса, которого больше не было; в смысле его не было здесь, в этом чертовом темном дворе среди двухэтажных домов, облетевших деревьев, детских качелей, мусорных баков, гнилых дровяных сараев и нарисованных на них голых тел. Ганс только номинально числился среди присутствующих, а на самом деле уже был где-то так далеко, куда не дойдешь, не дотянешься, не заглянешь, зато можно стоять и слушать, как в этом недостижимом вечно хмельном, вечно молодом далеке, веселом и малахольном, звучит все громче и громче, набирая силу, такой же хмельной, веселый и малахольный Blue Train[11].

Люси никогда особо не любила Колтрейна и остальную компанию, весь этот старый добрый джаз казался ей просто приятной фоновой музыкой, не заводил, не цеплял, не трогал – до сих пор, до этого чертова вечера, когда они забрели в мрачную свинскую щель, провалились в ад, пропитались насквозь его стоячей мерзостью и тоской, и вдруг посреди всего этого возник саксофон и заговорил практически человеческим голосом на понятном им языке. Расслабьтесь уже, чуваки, – говорил саксофон, – хватит херней маяться, забейте, вдохните, выдохните, мало ли что на слишком трезвую голову примерещилось, нет никакого ада, ада вообще не бывает, зато я точно есть.

Агне потянула Люси за рукав, сказала почти беззвучно, показывая куда-то в темную глубь двора:

– До меня только дошло. Мы же оттуда в первый раз зашли, через браму[12]. С другого конца…

Люси даже не дала ей договорить, энергично закивала и легонько подтолкнула Агне в указанном направлении – дескать, не стой, иди туда. Митя, все это время державший жену за руку, пошел за ней. Люси ухватила под локоть оцепеневшую Жанну, саксофониста бережно приобняла за талию и потихоньку повела обоих в дальний конец двора, молясь всем непостижимым вымышленным богам, включая Йог-Сотота и Ктулху, чтобы Ганс не переставал играть, пока они все не дойдут до невидимой в темноте брамы. И чтобы эта брама на самом деле была.

После того, как они вышли на улицу Соду, остановились, недоверчиво оглядываясь по сторонам, саксофон замолчал, но Люси еще некоторое время твердила про себя: «Пожалуйста, пусть, пожалуйста», – сама не понимая, о чем именно просит. И, тем более, у кого.

И вот тогда-то трамвай наконец появился. Не приехал за ними, даже не показался вдали, только ритмично задребезжал, зазвенел неповторимым, ни на что не похожим звоном где-то за углом. Люси как раз хватило, чтобы окончательно прийти в чувство, как будто нашатырный спирт к носу поднесли; на самом деле, всего один раз его нюхала, настолько давно, что почти неправда, но резкий запах, похожий на оплеуху, бесцеремонно изгоняющий из небытия, грубо, по-хамски возвращающий к жизни, запомнила навсегда. Трамвайный звон был куда милосердней; тем удивительней результат.

– Живем, – сказала она. И повернувшись к Гансу наконец объявила вслух: – Вы – мой герой! Вы сами вообще понимаете, что сделали?..

Хотела добавить: «Вы нас спасли», – но вовремя остановилась. Осторожно надо слова выбирать. Если «спасли», значит, мы действительно были в опасности. Не стоит прямо сейчас, пока реальность хрупкая, теплая и пластичная, заново всех пугать.

Ганс отрицательно помотал головой.

– Ни хрена я не понимаю. А у вас случайно воды с собой нет? Я забыл взять.

Все одновременно полезли в рюкзаки, кроме Агне, у которой рюкзака не было, муж отдувался за двоих. Протянули Гансу одновременно три бутылки, тот взял – все три. Улыбнулся, сказал:

– Вот до чего жадность людей доводит: все захапал, а пробку открутить уже не хватает рук.

Пробки тоже откручивали все вместе, неловко толкаясь локтями, устроили кучу-малу, хорошо хоть не уронили – ни друг друга, ни Ганса, ни рюкзаки, ни бутылки с водой. Зато посмеялись над собственной неуклюжестью; ну то есть как, посмеялись – издали несколько сдавленных, немного чересчур громких истерических смешков. Но лиха беда начало, – думала Люси, – еще насмеемся. Нормально теперь будет все.

Наконец как-то открыли бутылки, и Ганс отпил из каждой по несколько глотков. Объяснил:

– Так проще, чем выбирать.