Желтый

Потом Люси потащила всех пить кофе. Сказала: «Сейчас обязательно надо», – таким авторитетным тоном, что никто не стал возражать. Даже Агне, сперва испуганно переспросившая: «Кофе так поздно вечером?!» – решила: «Попробую без кофеина», – а Ганс, посмотрев на часы, махнул рукой: «Ай ладно, если на десять минут опоздаю, ребята простят».

Люси знала, что делала. Она всегда непременно отводила в кофейню всех, кого выводила с Этой Стороны. А если дело было глубокой ночью, когда все закрыто, тащила к ближайшему кофейному автомату – не просто на радостях и не сдуру, и не потому, что у нее была такая примета. Не было никаких примет. Кофе, – откуда-то знала Люси, – обязательно нужен для окончательного завершения дела, чтобы поставить хорошую, полновесную точку в конце невозможного путешествия. Так утренний кофе становится точкой в финале сна, который, если трезво смотреть на вещи, тоже вполне себе путешествие в неведомое, самое общедоступное, более того, неизбежное, обязательное для всех. Кофейная горечь – клей, собирающий воедино, избавляющий от иллюзий, примиряющий со всем миром, каким бы он ни был, этот наш мир.

В общем, не зря она повела всех в кофейню. Отлично там посидели – недолго, примерно четверть часа, но провели их с толком, пришли не в кого попало, а именно в себя. Трещали не умолкая, бесстрашно обсуждали экскурсию, вспоминали Люсины байки, особенно василиска с телевизором, все всегда почему-то запоминают василиска, он – народный любимец, таков его природный магнетизм.

Вышли из кафе вместе, но на улице сразу расстались. Ганс умчался на репетицию, Агне и Митя сели в приехавшее за ними такси, а Жанна устроилась на подоконнике покурить. Люси улыбнулась ей на прощание, взмахнула рукой и неторопливо пошла в сторону Ратушной площади – не потому, что ей туда было зачем-нибудь надо, просто хорошо думается на ходу.

А еще на ходу хорошо содрогается. И орется от запоздалой паники просто отлично – при условии, что не вслух. И ревется от облегчения на ходу тоже очень неплохо: можно сделать вид, будто глаза слезятся от студеного стылого ветра, и продолжать считать себя сказочным храбрым героем, впрочем, не особенно, заблуждаясь на свой счет – хоть обрыдайся, а ты и есть что-то вроде того. Просто храбрые сказочные герои тоже могут стать растерянными и озадаченными, если так им велит нарратив. И тогда они бродят по городу, мажут по щекам скупые геройские слезы, пытаются спокойно обдумать случившееся, но хрен, конечно, что-то обдумаешь, когда вместо мыслей у тебя в голове только один, зато огромный, до неба, испуганный и очень сердитый вопрос к мирозданию: мамочки, что это было вообще?!

Правильный ответ: я не знаю. И, положа руку на сердце, знать не хочу, хотя надо, конечно. Не мне на такие вещи глаза закрывать, – сердито думала Люси. – Это мой город. Я здесь живу, а иногда по его изнанке гуляю. И людей вожу, иногда так близко к открытым Путям, что можно сказать, своими руками толкаю в неведомое; может быть, зря толкаю. У неизвестности доброе сердце, но хищная пасть.

Зато, – вдруг осенило Люси, – ясно, кому надо рассказать, что за мрачное свинство творится в городе. Граничная полиция срочно должна узнать. Но поди их сейчас отыщи. Не ждать же, пока сами приснятся, чтобы оштрафовать за пропаганду нелегальной торговли крадеными сновидениями; на это, будем честны, надежда невелика. А заявиться в полицейский комиссариат на Альгирдо и потребовать пропуск в Граничный отдел, к сожалению, не вариант. Стефан как-то рассказывал, что в них там верит только одна крепко пьющая уборщица, да и та считает просто не в меру обнаглевшими домовыми. То есть, мне однажды приснилось, что Стефан такое рассказывал, наяву-то мы вроде никогда не встречались. Зато он так часто мне снился, что даже на ты перейти успели; впрочем, Стефан со всеми на ты…

В общем, ясно, куда мне сейчас надо идти, – решила Люси. – Если, конечно, получится… Эй, откуда вдруг взялось трусливое гадское «если»? Тони сказал, мне теперь легче легкого будет прийти наяву. Легче легкого, точка. Вопрос закрыт.

Люси мысленно погрозила сомнениям кулаком; не то чтобы они испугались и убежали, но все-таки благоразумно попятились на расстояние вытянутой руки.

Всю дорогу твердила про себя, как молитву: «Мне надо, мне очень надо, мне надо, пожалуйста, пусть получится», – так упорно, что из головы вылетели все остальные мысли, а из сердца, или где он там обычно заводится – страх. Поэтому когда Люси вошла в проходной двор на улице Бокшто и увидела вдалеке бледную полоску теплого света, пробивающегося через дверную щель, не удивилась, даже почти не обрадовалась, а только сказала себе: «Соберись», – и вдохнула поглубже, как будто собиралась не войти в кафе, а нырнуть.

Жанна