Желтый дьявол. Том 3

Они снова вместе и снова в окружении большевиков… тайн и всяких случайностей и невероятных трагедий…

Уже далеко за полночь.

Снегуровский и адъютант продолжают работать. Начштаба, плотно поужинавший, не выдержал и давно спит. Но в голове у Снегуровского неотвязная мысль: «Тут что-то неладно…». Сразу повернулся, быстро, почти на-ухо:

— Знаете, товарищ Семенов… Вам завтра нужно наладить серьезное и постоянное наблюдение за этим замечательным, гостеприимным санитарным поездом № 8, особенно за баронессой.

Адъютант ничего не понял.

— Потом я вам объясню, в чем дело; а сейчас только вот это. И ни под каким видом санитарный поезд не перебрасывать без моего ведома…

— Слушаюсь, товарищ командующий.

Адъютант, старый военный, привык подчиняться, не рассуждая.

— Завтра, когда прибудет броневик, прицепите его к сан-поезду. Вот вам будет охрана и внешняя.

— Слушаюсь!.. — еще раз, четкое, нерассуждающее, военное.

4. Китайская церемония

— … Аппараты только что вернулись из разведки.

— Ну! — Снегуровский нетерпеливо.

Найденов, весь холодный, заиндевевший, садится к столу и снимает шлем.

— На этот раз, товарищ командующий, удалось определить движение калмыковского отряда.

— Очень хорошо. Ну?

— Мы вылетели сегодня утром тремя группами и, согласно вашего задания, взяли в треугольник весь участок фронта от Уссури до Амура и Сунгари, от Михайло-Семеновска через Лахасусу на Фукдин.

Найденов остановился, расстегнул свой меховой кожаный водолаз и достал из-за пазухи карту и кроки разведки.

Командующий, а за ним адъютант и командир полка Ярошенко склонились над картой.

— Вот здесь… — сильно надавив ногтем, Найденов провел по карте черту, — по целине пробивается Калмыков с отрядом. Я сделал вторую вечернюю разведку — направление одно и то же.

— Значит, он двигается на фукдинскую дорогу? — и адъютант командующего чиркнул карандашом по фукдинскому тракту.

— Да, очевидно…

— В другом направлении не обнаружено его групп?

— Нет. Нигде. Я проследил весь его путь от Уссури, где он свернул с реки на китайскую сторону.

Командующий хрустнул пальцами, сцепленными на коленях.

«Чорт возьми, я этого только и боялся…» — подумал Снегуровский, а вслух коротко произнес:

— Прикажите сейчас же коней. Едем к китайцам…

А когда адъютант поднялся, он ему, не поворачивая головы, бросил вслед:

— Передайте Ротову — эскадрон кавалерии к штабу.

— Слушаюсь! — и Семенов, четко шагая по крашеному полу школы, вышел за двери.

«…Уйдет, проклятый…» — мыслью в голове Снегуровского. — Да нет… — Вслух. А потом опять про себя: «Я его перехвачу, лишь бы скорее сговориться с этими хитрыми ходями».

Снегуровский встал.

— Товарищ Найденов, завтра с утра сосредоточьте всю разведку на фукдинский тракт. Наблюдайте за китайцами. Особенно не проглядите китайских войск со стороны Фукдина.

— Слушаюсь, товарищ командующий. Можно идти?

— Да. А вам, товарищ Ярошенко… — и Снегуровский, понизив тон, произнес: — приготовьте батарею, прицел — китайский город Сопки.

Глаза Ярошенки сделались круглыми.

— Пошлите ко мне немедленно артиллериста-сигнальщика. Я его возьму с собой. О сигнализации пусть условится с начальником батареи. Теперь можете идти.

Ярошенко улыбнулся. Звякнул шпорами, попрощался и вышел.

Снегуровский быстро стал одеваться.

Тихая, жгуче-холодная звездная ночь.

Сопки — маленький пограничный китайский город — погружен во тьму. Только у таможни и пограничного най-она[1] дудзюна Хей-Шу-Ляна — тусклые желтые фонари у темных широких ворот с огромной вогнутой перекладиной. У ворот, закутанный доверху, в широкую шубу, похрустывает китайский часовой. В резные треугольники дубовых ворот виднеется другой — внутри двора. От времени до времени они переговариваются односложными гортанными звуками, подбадривая друг друга.

Но чу!

По гладко накатанной дороге мертвой улицы раздался дружный хруст и храп тяжело дышащих лошадей, галопом подымающихся в гору. Через минуту, еще не успел опомниться часовой, как кавалькада вооруженных людей уперлась в ворота най-она.

— Здесь живет ваш начальник? — Снегуровский наклонился с седла к часовому.

Тот в испуге попятился к воротам, что-то забормотав.

Пешко, старый казак-уссуриец и старый партизан, командир эскадрона, подскочил на своей мохнатой к воротам и гаркнул во всю глотку на китайском жаргоне:

— Переводчика!

Через минуту по двору замелькали фонари, брякнули где-то в глубине ружья, и в вырезе ворот запрыгало испуганное косоглазое лицо. В свете фонаря на маске лица блеснули впадины глаз и зубы.

— Шима ходя? — раздалось из-за ворот.

Пешко начал объясняться.

— Наша капитана хочу говорить ваша капитана. Шибыко сыкоро…

— Моя не знай! Ево сытела! — и китаец со свистом втянул в себя морозный воздух.

— Игаян, нам! Буди скорей твоего капитана, а то ворота поломаем… — и Пешко стукнул в шутку прикладом по воротам. Во дворе еще больше забегали. Заколыхались над воротами, подымаясь во тьму ночи, белые полосы фонарей, засеребренные миллиардами снежинок. Стукнул засов у ворот, и отворилась калитка. Переводчик, дрожа и кланяясь и приседая, пролепетал: