Желтый дом. Том 2

— Вот гнида! А я ведь доверял ему. Я сохранил ему жизнь, надеясь, что со временем он напишет всю правду обо мне.

— Он обманул тебя. Он вообще был малограмотный и глупый человечишка.

— Жаль! А я думал, что он прикидывается дураком, чтобы выжить.

— Если бы он прикидывался, ты бы решил, что он на самом деле дурак.

— А может быть, ты продолжишь без него? Скоро столетие со дня моего рождения. Очень кстати было бы.

— Бессмысленно. Если бы написал Петин, Они напечатали бы все, что угодно. А мои сочинения дальше КГБ не пойдут.

— Как же быть? Я хочу, чтобы мир знал правду обо мне.

— Поздно! Теперь мир уже никогда не узнает о тебе правду. Петин был твой последний шанс.

— Что же эти мерзавцы сделают со мной?

— Нетрудно предвидеть. Официально реабилитируют. Признают, конечно, что ты допускал отдельные ошибки и перегибы, но в целом был последовательным учеником Ленина, твердо проводил генеральную линию партии, имел большие заслуги в коллективизации, индустриализации и в войне. С другой стороны, критиканы будут вопить о твоих преступлениях. Но хрущевское разоблачение уже не повторится. Кстати, ходил слух, будто доклад, который зачитал Хрущев, был приготовлен Берией. Это верно?

— Не совсем. Он был приготовлен Берией, но для меня. Я собирался сделать самый сенсационный доклад в истории. Нечто вроде «О некоторых головокружениях от успехов». И коснуться в нем некоторых ошибок и перегибов на местах и даже в руководстве. Под этим предлогом я собирался убрать Молотова, Ворошилова, Кагановича и других. И Берию, конечно.. Но не успел.

— Убрали?

— Нет, это — вздор. Эти трусливые шакалы способны кусать только мертвых.

— Жаль, что все это так и останется неизвестным.

— А литература?! Можно же воссоздать в литературе!

— Нет. Те писатели, которые готовы и будут «воссоздавать», суть бездари и прохвосты. А те, которые талантливы и честны, те понимают, что это им не по силам. Тут вроде бы много надо показать, а показывать фактически нечего.

— А наука?

— Тем более нет. Среди ученых умных и талантливых людей еще меньше, чем среди писателей. Ученые мечутся между двумя крайностями — между необходимостью и случайностью твоего бытия. Наиболее бездарные из них стараются найти диалектическую середину: случайность есть форма проявления необходимости! Но эти категории давно превратились в пустышки.

— Так что же будет?

— Историческая оценка, то есть заурядная скука.

— Я ухожу. Но на прощанье ответь мне на несколько вопросов, только откровенно. Если бы ты был перед революцией и знал, к чему она приведет, был бы ты за революцию или против нее?

— За.

— Был бы ты за белых или за красных?

— За, красных.

— Был бы ты со мной или с другими?

— С тобой.

— Так в чем же дело?

— Переделка прошлого не моя забота.

— Так, значит, мы были правы?

— Нет.

— Но мы действовали в силу необходимости. У нас не было иного выхода.

— Был.

— Какой же?

— Не быть.

— Это годится для будущего, а не для прошлого. Хочу предостеречь тебя: берегись, Они раскусили тебя. Но не думай, что Они лучше меня. Я был лев, в худшем случае — волк. А Они — крысы, в лучшем случае — гниды. Прощай!

В институте

В институте никто не проявил радости по поводу его возвращения. Конечно, было не до него — готовились к похоронам Петина и переживали предстоящую смену руководства института. Но вместе с тем было и нечто, связанное с ним лично. Во взглядах сослуживцев и в том, как они здоровались и разговаривали с ним, он почувствовал скрытую угрозу. Даже Сикушка лишь кивнула ему и быстро прошмыгнула мимо. Его это удивило и обидело.

Что случилось? Ты ли это?
Почему прошла ты мимо?
Я ж Ромео! Ты ж Джульетта!
Или это только мнимо?

Постояв несколько минут с поднятыми бровями и приоткрытым ртом, он опустил голову, пожал плечами и побрел в кабинет Тваржинской. Та встретила его сухо, не протянула свою костлявую цепкую лапу и не предложила сесть. Он стоял. Ждал. Смотрел на нее и думал, как могло случиться так, что в этой уродливой полоумной старухе сосредоточилась огромная сила и власть над душами и судьбами людей. Она острым клювом скользила по страницам, как бы принюхиваясь к ним. Хотя она была довольна сделанной им работой, он это чувствовал, она не подала виду и даже не поблагодарила. Посмотрев рукопись, она сказала ему, что он может идти, что она его не задерживает больше.

На малой лестничной площадке хихикали, как обычно.

— Сочинения Петина состоят из научных данных и научных взянных, причем последние преобладают.

— Знаете, как звали Маркса, когда он был маленьким? Карлик Марксик.

— Участники семинара Смирнящева называются смирнященятами.

— Нам вводят новые звания: философ первой статьи (для тех, кто напечатал первую статью), философ первой категории (для тех, кто придумал свою первую категорию).

— А если много статей?

— Многостатейный идиот.