Желтый лик. Очерки одинокого странника

А Синово сидит, охватив обеими руками колени, смотрит на малиновую, все светлеющую полосу восхода за железнодорожной насыпью, на никнущие к земле деревья и кусты напротив, и тихо поет про себя:

Нагэки цуцу
Хитори нуру-го но
Акуру ма ва
Икани хисасики
Моно то ка ва сиру[12]

.

Бледный рассвет окутывает город прозрачным голубым туманом. Через полотно дороги громыхают бесконечной чередой, с адским скрипом и взвизгом, китайские арбы и таратайки, нагруженные свежей зеленью, домашней птицей и поросятами. Куда-то побежала, мелькая белыми носками на высоких геттах, служанка-японка. По грязи мостовой ковыляет пьяный босяк с прорванной до бедра штаниной.

Электрический фонарь над крыльцом продолжает тускло гореть, отбрасывая широкую шарообразную тень вокруг. Веселый дом понемногу пробуждается. Выходит заспанный, бледно-желтый китаец-бой, побрякивая ведрами на бамбуке. Слышен плеск воды, шорох сандалий, хлопают дверцы в клетушках гейш. На крыльцо выходит пожилой японец с реденькой серой бородкой и заспанными глазками, в японском костюме и обуви и европейском осеннем пальто и каскетке. Увидев девушку, он вежливо прикладывает руки к груди и церемонно кланяется ей. Синово приподымается с порога и, придерживаясь одной рукой за косяк дверей, отвечает ему на поклоны, провожая гостя, по обычаю, с улыбкой. На пороге она встречается с подругой-землячкой О-Кин из Нагойи и обе девушки вместе отправляются завтракать.

Большая комната с раздвинутыми стенами-рамами из цветной плотной бумаги походит на широкую залу. Пол весь устлан мягкими, светлыми циновками. Посреди комнаты стоят два ряда маленьких, низеньких, покрытых черным лаком столиков — «таберо», вокруг которых присели на пятках гейши, грея руки над тлеющими угольями в небольших бронзовых жаровнях. Тут же, в стороне, стоит большой «хибач», где дышит паром чугунный чайник с кипятком и несколько миниатюрных глиняных чайничков с ароматным зеленым чаем.

При входе Синово и О-Кин женщины приподымаются на коленях и вежливо раскланиваются с ними. Появляются бои с широкими подносами, уставленными маленькими деревянными лакированными и фарфоровыми блюдцами с медовыми, рисовыми лепешками, тортами, блинчиками и запеченными в формы макаронами. Женщины едят, проворно работая костяными палочками, между делом рассказывают новости, балуются друг с дружкой, хохочут… Лишь Синово, лениво подбирая куски, медленно тянет пунцовыми губками из фарфоровой чашечки нежно-зеленый чай, вдыхая тонкий аромат. Позавтракав, девушки продолжают греть руки у жаровен, болтают, усевшись на циновках перед столиками, поджав под себя ноги. Некоторые из них раскуривают тоненькие, миниатюрные, в полнаперсток трубочки с пахучим табаком, кто-то тянет из чашечки теплую саки, иные полощут руки в благовонной розовой воде и терпкие, теплые запахи, смесь сладких кушаний, ароматного табака, рисовой пудры и японских духов, густыми волнами окутывают комнату…

Дождь все так же продолжает накрапывать, мелкий и пронизывающий. «Веселая улица» уж совсем проснулась. Из «домов», окруженных глухими деревянными заборами, выходят, крадучись при дневном свете, мужчины — японцы, европейцы и, изредка, богатые китайцы в черных шелковых сюртуках, с солидными брюшками… Появляются зеленщики, разносчики, рыскают, хлопая босиком по грязи, рикши…

Женщины в клетушках прихорашиваются у зеркал. Раздевшись догола, они моются горячей водой в больших медных тазах, красятся и пудрятся, превращая свои подвижные бронзовые лица в бледно-розовые кукольные маски. В коридоре японец-парикмахер сосредоточенно-серьезно причесывает нагих женщин, ловко перебирая костлявыми, худыми пальцами длинные, иссиня-черные космы волос. Здесь же наблюдает за порядком экономка, — пожилая японка в распахнутом сине-полосатом кимоно, с изъеденным оспой лицом.

Прохожие, большей частью, — военные, скидывая в маленькой передней обувь, обходят ряды раскрытых настежь клетушек по обеим сторонам длинного коридора. Умывающиеся нагие и полунагие женщины, не стесняясь, продолжают делать свой туалет, оживленно разговаривая с знакомыми клиентами. Закончивши обычный утренний туалет, одетые женщины выходят в обширную залу-приемную и высаживаются напоказ на мягких шелковых подушках на полу, покрытом белыми толстыми циновками.

Стены приемной украшены пестрыми японскими веерами, гравюрами и картинами в красках нагих европеянок и японок. В углах стоят пестрые ширмы, вдоль стен — черные лакированные комоды с миниатюрными ящичками, этажерки и маленькие «таберо», уставленные игрушечными чайными приборами. От электрических лампионов под потолком, окруженных красными абажурами, льется мягкий, приятный свет, оттеняющий предметы и лица людей теплыми розовыми тенями. Две большие зеленые терракотовые вазы-хибачи с широкими отверстиями, наполненные тлеющими деревянными углями, пышут одуряющим угарным теплом…