Желтый металл

В прошлые времена иные приискатели, застряв от жадности в тайге до поздней осени, в тайге же и оставались навечно в виде косточек, растасканных зверьем по бережкам каких-нибудь ручьев Имянет, Голодный, Костяной, Пьяный, Дурной, Сумасшедший, Мертвецкий, Шалый иль Худая Прорва...

Зима в Сендунах установилась вскоре после роковой охоты Григория Маленьева с дружками Бугровым и Сливиным на гари, богатой лесной птицей. Не рассказал дома жене Григорий ни о жалкой гибели несчастного бродяги-доходяги, ни о страшных думах, вызванных судьбой беглого преступника.

Заведенным порядком крутилась приисковая работа. Машины добывали и мыли золотоносную породу, рабочие смены чередовались по графикам. Что лето, что зима — все одно. Где снег не разметали, там добрые люди натоптали дорожек — вот и все.

В маленьевском доме попортились дела: хозяин пил, пил по-новому. Не гулял, а молчком глушил водку, наливаясь в одиночку чуть ли не каждый день.

Летом будто бы Гриша отошел от пьянки, а нынче на тебе! Покосилась жизнь Клавдии Маленьевой, молодая женщина сделалась сурово-неприступной к мужу и не берегла для него, как бывало прежде, ни рассола, ни острой закуски, ни четвертинки для опохмеления.

Сегодня вечером, вернувшись из магазина, она обмела веничком валенки, сбросила теплый платок, шубку и, прислушиваясь, замерла на кухне.

Не узнаю я сам себя,

Не узнаю Григория Грязнова,

Не тот я стал... —

-шмелем гудел голос мужа. Слышно, он уж вполпьяна. Вздохнув, Клавдия вошла в комнату. Подперев голову руками, Григорий уставился на распитую на три четверти пол-литровую бутылку. Жену он не то не заметил, не то не захотел заметить.-

Качая головой, ломая руки, молодая женщина постояла, быть-может, не одну минуту. Радио было выключено, в тихом доме единственным звуком был голос Григория. Он фальшиво и нескладно, пропуская слова, заменяя их другими, своего сочинения, тянул арию опричника из «Царской невесты». К себе, что ли, он применял ее?

Решившись, Клавдия подошла, взяла бутылку и отнесла ее в шкафик.

— Ты... што? — поднял голову муж.

— А то! — зло и жалобно сказала Клавдия. — Ты слыхал или не слыхал новое дело?

— Какое? — моргая осоловелыми глазами, спросил Григорий.

— Такое! — все сильнее злилась Клавдия, и злость придавала ей силу. — Сколь веревочка не вьется, а все порвется.

— Ты это чего? — В голосе Григория была слышна внезапно родившаяся тревога, и смотрел он разумнее.

— Того я, того, что мастера Окунева взяли. Взяли, говорят, за золото...

И Клавдия вдруг разрыдалась, зажимая рот руками: боялась разбудить детей, спавших за перегородкой. Час шел не ранний, женщина слишком задержалась, стоя в вечернем «Гастрономе» в очереди за яблоками. Там она и услышала страшную новость.

— Да ну, Клава, — подошел враз отрезвевший Григорий.

Чтоб не всполошить детей, они ушли в кухню. Справившись с собой, Клавдия с отчаянием говорила:

— Мне что, моя жизнь испорченная. Дети у нас, Гришка, о детях мы не думали, головы наши неразумные! Проклятые мы люди, пропащая наша жизнь. А-а-а-а!..

— Я с Окуневым давно никаких дел не делал, — оправдывался Григорий.

Плохое оправдание. Сам Григорий то понимал, но ведь нужно же что-то сказать. Хочется уцепиться пусть за самую жалкую соломинку.

2

Уж очень большие концы: Сендуны — С-и — Сендуны. Почти двадцать пять тысяч километров! Хотя ныне советские люди стали чрезвычайно подвижны, но такие дорожки привычны лишь для начальников поездов и для бригад вагонных проводников, которые катаются в порядке обычной службы из Москвы во Владивосток или, как недавно стали ездить, в Пекин. Для них в этом быт, и, немного втянувшись, они запоминают «в лицо» каждый разъезд, каждую станцию. А этих примет ни много ни мало, а насчитывается между Москвой и Владивостоком свыше семи сотен.

И каких только нет названии! Надевай Шапку, накидывай Шубу, зажигай Свечу и ступай Потайкой к Нюре и Жанне, бойся Хунхуза и не бери верхнее До: подобные немудрящие шутки лепит остряк-пассажир из названий станций.

Михайло Чесноковск, Ерофей Павлович, Каганович — понятно, названия взяты по известным людям. А вот Критово — от средиземноморского острова Крит, что ли? А Короли? И как вклинилась между Тайшетом и Разгоном вдруг Байроновка?

Откуда здесь память о великом английском поэте, авторе не только гениальных стихов, но и собственной трагической жизни! Хотелось бы знать, что за Яшка и что за Хопка увековечились в соседствующих станциях Яшкиво и Хопкино.