Жемчужина

Действительно, как просто. И… похоже на правду. Неужели святоши не знают об этом? Или обучают этому только на более поздних ступенях посвящения? Мне надо как можно дольше оставаться рядом с Армир, она — великий ученый, она сможет научить меня многому!

Видя, что я молчу, и решив, что понимаю, она перешла к следующему шагу:

— А как ты думаешь, почему мы помним? Почему что-то мы помним долго, что-то забываем сразу, что-то помним хорошо, что-то плохо? Но иногда бывает, что совсем забытое выскакивает из глубины со всей яркостью, как будто только что произошло? Ты знаешь, почему так?

Я отрицательно дернул плечом. Она продолжила:

— Это потому, что в мозгу есть свои золотые пластины, в которых вдавлен рассказ обо всем произошедшем. Только они не золотые, они маленькие и легкие. И они совсем не пластины. Это те самые усики, между которыми проскакивают молнии. В каждом хранится много-много всего, и совсем не в том порядке, как в наших стопках пластин. Но чтобы понять, достаточно представить хранилище пластин. Представляешь?

Увидев мой кивок, она в ответ удовлетворенно кивнула:

— Отлично. Но есть еще голос. Кто-то вошел в хранилище, крикнул что-то, и его слова слышны до тех пор, пока звучат. Если есть эхо, звучат дольше. Если кто-то пересказывает их, передавая по цепочке, звучат еще дольше, но могут исказиться. Чем отличается такая память от пластин?

— Ну… Если перестать повторять голосом, все сказанное потеряется… А с пластин разве только Владычица времени сотрет… Нескоро.

— Ты понимаешь быстро, — Армир снова удовлетворенно кивнула. — А теперь пойми главное. Наше сознание — вовсе не нечто загадочное и непознаваемое. Это вся общность маленьких молний, тридевять по тридевять по тридевять и еще больше, живущих в нашем мозгу. Они кажутся беспорядочными, но в них есть строгий порядок. Поэтому, если тебя спросить о твоем имени, твой мозг, получив сигнал-молнию из ушей, вбросит его в копошащиеся молнии твоего сознания, и оттуда придет один и тот же ответ, неизменно один и тот же, когда бы тебя ни спросили. Он побежит молнией к мышцам твоего языка и гортани, и ты произнесешь: «Ксената».

«Или Пол, — мелькнула во мне мысль, — пример не очень удачный, но я понял».

— А если спросят меня, я скажу, что меня зовут Армир. Как бы ни копошились молнии в моей голове, это всегда мои молнии, мое сознание, которое знает, что на этот вопрос надо ответить: «меня зовут Армир». Это очень подвижная, изменчивая, но, при том, постоянная картина. Понимаешь?

Я согласно кивнул.

— Тогда слушай дальше. Молнии в воздухе не возникают из ниоткуда. У них есть невидимые источники. Невидимые для нас. И молнии, вспыхнув, могут родить другие молнии, даже далеко от себя. Я показала бы тебе, но некогда. Представь. Если взять прут из металла, согнуть его в круг, но так, чтобы концы не касались друг друга, то в грозу там могут проскакивать искры. Маленькие молнии. Намного сильнее, чем в мозгу, но такие же по роду. Каждый раз, когда рядом ударит молния, между концами прута будет проскакивать искра. Это потому, что молния передает себя во все стороны, но только там, где ее готовы принять, она возрождается.

Это было уже куда труднее понять и представить, но я отложил разбор на потом. Сейчас нужно дождаться сути. Что-то подсказывало мне, что если я упущу шанс, другого может и не представиться.

— Наш мозг живет маленькими незаметными молниями. Но это молнии. Он их производит и готов принимать. Если подобрать похожие молнии, приложить в наш мозг другое сознание, даже просто поместить его рядом, это сознание начнет проявляться в нас. Сила наших молний настолько мала, и так трудно совпасть в устройстве мозга, во всех этих маленьких усиках, что обычно одно сознание на другое не влияет. Редко появляются люди, читающие мысли других, видящие образы от других, передающие свои мысли другим. Еще реже — люди, умеющие управлять другими, внушать им, пробивать сопротивление сознания или обманывать его, заставлять что-то делать, заставлять вспомнить ненастоящее или забыть настоящее. Такой человек может родиться раз в тридевять лет и так и не научиться использовать свою способность. Поэтому древние придумали механизм, машину. Эта машина создавала сложные молнии, она читала человека, как мы читаем пластины, и то, что происходило внутри головы одного, передавала в голову другого, а обратно читала и передавала то, что складывалось в голове второго после добавления первого.

Я слушал внимательно, не прерывая, но больше старался запомнить, чем понять. Арнир, кажется, заметила это, но прерываться не захотела: