Жемчужина из логова Дракона

— Я задержался подле тебя ненадолго, чтобы еще раз услышать самое известное творение мастера и утвердиться в своих намерениях. Из твоих рук я получил этот пергамент, — Серый пальцами погладил потемневшую кожу, — и пожертвовал серебряную монету. Я отдал бы больше, поверь! Но большего не имел, ведь впереди лежала длинная дорога в Бешискур, а того, что я прихватил из Святилища, не достало бы и на жалкую ее часть. В последние годы к нам в «пещеру» захаживал только случайный проситель. Два служителя уныло доживали свой век, поучая жизни, которой сами не знали, несчастного сироту, прибившегося к ним от безнадежья. Меня. Я отрезал себе путь назад и позже не раз благодарил за то Нимоа: вернуться ни с чем после содеянного стало невозможно. А соблазн являлся не раз: моя дорога в Бешискур оказалась нелегкой. С тех пор я поступаю так всегда. Чтобы развеять глупые сомнения еще до их появления. И делаю то же для всех, кто хоть краешком ноги ступает на мою дорогу.

«И если я чудовище, то это твой дар плодит столь вредные сущности».

Все правда, думал Ветер. Разве Силивест Бран, человек в сущности неплохой, не умертвил двоих ни в чем не повинных людей только ради того, чтобы не делиться Жемчужиной? А ведь он тоже был «достоин», раз овладел ей. Разве жадность не съедала самого Ветра? Разве каждый получивший в дар Слезу Нимоа обязан употребить ее… На что? На что употребил ее сам Ветер? На что указывает вчерашнее представление в бывшей школе Олтрома?

Ведь это он в свое время бросил в мир знание о Жемчужине. Это было бесконечно трудно, и Ветер считал почти подвигом то свое деяние. В своих мечтах он до их пор говорил с Драконом, бесконечно мудрым, куда мудрее самого Ветра, доверяя ему решать судьбу Слез Нимоа. Он хотел сделать всех счастливыми. Он ошибся. Возможно, с тех пор в мире стало не одним чудовищем больше, а многими.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Но ты не в ответе за всех. Как и не вправе решать, кто страшен, а кто не очень.

Ветер молчал. Для двух дней уроков судьбы уже многовато. Надо погодить.

Но Серый не желал давать передышку.

— Но это ведь не значит, что теперь ты и шагу не ступишь до конца своей жизни? Как ни взвешивай, как ни старайся, всех последствий не могут предвидеть даже Драконы.

С огромным трудом Ветер опять взглянул в глаза, которых старательно избегал.

— Это приправа к тому, что ты сейчас собираешься мне предложить?

— Это слова Дракона. Сказанные совсем не к месту, я спрашивал об ином, но он сказал именно это. И еще, что я до конца пойму их, когда придет время. И вот теперь… я понимаю. Глядя на твои страдания. Нельзя всех осчастливить, предоставляя их полностью своей воле. Но можно многим помочь. Научить. Направить.

— И кто направит? Ты?

— Ведь кто–то же должен, — невозмутимо отозвался Серый. — Ты же не сомневаешься в моих возможностях?

Ветер не ответил. Он даже закрыл глаза, чтобы избавиться от обличья собеседника и его всепроникающих глаз. Но сердцем он чувствовал Жемчужину, не собственную, что давно стала частью его крови, а ослепительно голубую. С прохладой снаружи и жгучим огнем внутри. Пока не станешь ее частью, невозможно представить, каким мучительным может быть этот огонь… каким всесокрушающим. И тянет ко всем свои щупальца, точно двар…

Он с усилием открыл глаза, пока не опалило.

— А не сдается ли тебе, что дар и проклятие — почти одно и то же? — неожиданно спросил Серый.

Вместо ответа Ветер потряс головой, силясь избавиться от наваждения.

— Что ты хочешь от меня?

— Когда–то я спросил Дракона: по нраву ли ему то, что случилось со Святилищами и их служителями. По нраву ли, что Детьми Нимоа сейчас лишь пугают. Что древняя мудрость забыта, смысл древних писаний утрачен, и почти ни в ком не осталось ни страха, ни веры. По нраву ли тот народ, что хранят они по воле Нимоа.

— Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты вернул людям Драконов. Настоящих. Возродил их мудрость и силу. По всему свету.

— Как? — растерялся Ветер. — Всю жизнь я только и делал, что рассказывал о Драконах! И что вышло…

— Ты был один. Что может одиночка? Если не на что опереться.

— И ты предлагаешь мне опору? Своих людей, что пойдут за мной шаг в шаг? И будут исправлять все промахи, совершенные по недомыслию, — усмехнулся стихотворец.

— Ни к чему твои насмешки, я серьезен сейчас. Вдвоем мы сможем многое. Выслушай меня, и в том убедишься.

Он вновь взял кубок, и Ветер невольно потянулся за своим — во рту пересохло. Бесконечно длинный день. Бесконечно, как никто другой, измотавший его собеседник. Не тем, что сулил и стращал, как другие, а тем, что видел, знал, понимал и даже по–своему сочувствовал, и невозможно было от того отмахнуться.

«Слезы Нимоа» мягко согрели горло, потом нутро. Хорошее вино, но не лучше, чем он пробовал когда–то… Незаметно Ветер осушил кубок почти до дна и тут понял, что такое настоящие «Слезы». Внутри стало легко, спокойно, светло, так что плакать хотелось от счастья. Он осторожно поставил хрупкое творение неизвестного стеклодува, усилием воли подавил неуместный порыв.