Жемчужина короны

Плантаторы Тринидада вознегодовали и заявили, что они разорены. Вчерашние рабы, празднуя свое освобождение, требовали за свой труд плату, которая приводила в бешенство их прежних хозяев. Среди рабов нашлись и такие, что совсем отказывались теперь работать на других и хотели разводить свиней, домашнюю птицу и выращивать сады для себя. В сенате плантаторы торжественно призывали всех в свидетели своего бедственного положения. Они начали скупать земли, а те, что не могли скупить, огородили частоколом законов и высоких цен. Будучи полновластными хозяевами в законодательных органах, они стали ввозить крестьян из Индии. Теперь вместо черных рабов на плантациях Тринидада работали крепостные, ибо ввозимые из Индии крестьяне были связаны с хозяевами договором на пять лет: они не имели права самовольно покидать поместья. Первые два года хозяева платили им по двенадцать центов в день, а в течение всех последующих лет — по двадцать пять центов.

Наживались поистине баснословные состояния, цены падали, бедняки беднели, богатые становились еще богаче. Мало-помалу народ потерял свое право на землю. В 1935 году весь юг Тринидада принадлежал иностранным нефтяным компаниям, а одна английская компания владела всей сахарной промышленностью острова. Плантации какао опустели, разоренные низкими ценами и неурожаями. Голодающие крестьяне с тоской думали о том, как хорошо было бы засеять эти пустующие земли.

К этому времени люди уже знали о могуществе Англии, о ее королях и ее победах, об огромной империи под ее крылом. Но они ничего не помнили о своей родной Каири, канувшей в мрак веков. Покидая школы и вступая в жизнь, они, словно петлю на шее, несли на себе сознание величия Англии. Они понимали, что быть чернокожим значит навеки породниться с печалью и горем. Поэтому ничтожная горсточка тех, кто мог себе это позволить, посылала своих детей в Англию, учила их английскому языку и женила на англичанках. И, выдавая себя за «представителей своего народа», они на чистейшем английском языке благословляли мечты и помыслы нефтяных и сахарных компаний, ибо страстно хотели, чтобы их принимали не за тех, кем они были на самом деле...

Но если бы Колумб захотел увидеть Каири в 1935 году, он нашел бы ее такой же прекрасной, какой она была в тот памятный июльский день четыреста лет назад. И хотя стада рыжих обезьян ушли далеко в леса, крики их слышны по-прежнему; колибри — эти исчезающие духи истребленного народа, — сверкая радужными крылышками, порхают над чашечками цветов; пурпурные ибисы, летящие через залив, все так же напоминают огненные стрелы. Красный шар солнца быстро катится к горизонту, но перед тем как исчезнуть, словно взрывается и в последний раз бросает в небо сноп золотых и лиловых искр; ярко-зеленые холмы тускнеют, и ночь, быстро задергивая полог, прячет их в темноту. А затем, словно драгоценные камни Эльдорадо — страны несбывшихся снов Колумба, на небе, дрожа и мерцая, рождаются звезды, разгораясь все ярче и ярче.

Глава I

Лесные склады «Доллард и К°» растянулись на целый квартал. К одной из многочисленных подворотен трое негров со вздувшимися жилами на мускулистых руках подкатили тележку с пиленым лесом. Черные лица, изрезанные глубокими морщинами и изможденные тяжким трудом, блестели от пота. Доски на пять футов свисали с обеих концов груженной доверху тележки, которую грузчики вручную толкали от самой гавани. Один из грузчиков, взявшись за оглобли, со злым и отчаянным лицом толкал ее впереди себя, тщетно пытаясь увидеть что-нибудь поверх груды досок. Прислушиваясь к указаниям своих товарищей, подталкивавших тележку с боков, он старался как можно ловчее провести ее через шумную улицу.

Разгрузив тележку, трое рабочих присели отдохнуть на кучу бревен. Пошел дождь. За его пеленой скрылся Порт-оф-Спейн, город с многотысячным населением. Дождь охладил растопившийся асфальт улиц и принес долгожданный отдых людям. Трое сидели молча, слишком усталые, чтобы разговаривать.

Подошли два клерка и остановились, глядя на дождь. Это были друзья, но более непохожих друг на друга людей трудно было представить. Андре де Кудре был строен, смугл, с несомненной примесью негритянской крови. В свои двадцать три года он все еще оставался мечтателем. Он, как любят выражаться тринидадцы, «не вылез еще из раковины» мечтаний и надежд, в которую, словно улитка, пытаются укрыться от жизни все робкие и легко уязвимые люди.

Его приятель, Джо Элиас, человек яркой, запоминающейся наружности, был значительно старше его. Сейчас он своей массивной фигурой, казалось, загородил всю подворотню, где они с Андре укрылись от дождя. Когда прохожие видели эти широкие плечи, крупную, хорошей формы голову с конной непокорных, слишком длинных волос, пронзительный взгляд и хищный с горбинкой нос сирийца, они невольно оборачивались, глядели на него снова и снова и спрашивали: «Кто он?»