Жемчужина Санкт-Петербурга

— Господин министр, мы с вами заключили сделку. Если у комитета есть какие-то сомнения насчет этого проекта, вы должны подсказать им правильное решение. — Он достал из кармана изящный серебряный портсигар производства Фаберже, подарок графини Серовой, угостил сигаретой Давыдова, взял себе одну, щелкнул зажигалкой и, прикрывая ее от ветра, протянул министру, потом закурил сам. — Господин Давыдов, где ваш характер? Куда он подевался? Ведь это от вас в конечном счете зависит, какие решения принимает комитет, мы с вами оба это знаем.

Он заметил, что Давыдов при этих словах приосанился и как будто даже слегка раздался, словно лесть просочилась ему под кожу слоем жира.

— Комитет считает, что…

— Да к черту этот комитет! — выпалил Йенс.

Он повернулся и метнул в воздух портсигар. Тот, описав дугу, со звоном упал к ногам женщины в лаптях. Та от неожиданности подскочила и выронила ведро. Подхватив с земли серебряную коробочку, она суетливо поспешила в свою конуру, как голодная собака с костью.

— Мы заключили соглашение, — продолжил Йенс. — Когда эта земля станет вашей, вы издадите указ о выделении правительственных средств на расширение канализации в следующем году.

Давыдов смотрел на пустырь, заваленный мусором, ржавыми железками и поломанными остовами кроватей. Затянувшись сигаретой, он сказал:

— Сейчас все изменилось, — с болью в голосе промолвил он. — Теперь, когда не стало ее.

— Я слышал, — негромко сказал Йенс, — что все действительно изменилось. Для вас, я имею в виду.

Что-то в его голосе заставило Давыдова насторожиться.

— Что? Что вы слышали? — требовательным голосом произнес он.

— Говорят, что у брата вашей супруги огромные карточные долги, — проникновенным тоном заговорил Фриис. — Что в завещании она все свои деньги переписала ему на их погашение. Что вам, господин министр, нужно будет очень постараться, чтобы восполнить эту утрату. Наверняка для вас это настоящий удар.

Он говорил о деньгах, не о смерти женщины.

Давыдов выдохнул в снег облако дыма, посмотрел, как он растворился между падающих белых хлопьев.

— Вы удивительно хорошо осведомлены.

— Господин министр, сделайте так, как мы договорились. Вы сумеете добиться от комитета нужного решения. У вас это хорошо получается.

На этом Йенс прервал разговор. Сказано уже было достаточно. Развернувшись, он пошел обратно через пустырь, царапая замерзшими пальцами цифры у себя в блокноте.

— Как она сегодня? Ей лучше? — спросил Йенс.

— Пойдемте.

Катя ловко развернула кресло и быстро поехала по широкому коридору, увешанному старинными гобеленами.

Он последовал за ней, шагая между двумя колеями, оставленными колесами инвалидного кресла на мягком зеленом ковре с золотыми узорами. По таким следам всегда можно было узнать, где она побывала. Если она куда-то ехала, это было слышно всем вокруг. Не имея возможности перемещаться бесшумно, лишенная уединения, Катя жила в мире, в котором люди смотрят на тебя сверху вниз, в котором тебе приходится задирать голову, чтобы встретиться с кем-то взглядом. В мире, который был непонятен Йенсу.

— Катя, за тобой не угонишься, — весело сказал он. — Представляю, какие у тебя сильные руки. Надо мне тебя взять к себе, будешь железные балки сваривать.

Она рассмеялась и поддала скорости, так что Йенс и правда чуть не отстал. Но он остановился и замер на месте, когда услышал звуки музыки, точно натолкнулся на какую-то невидимую преграду. Мелодия доносилась из-за закрытой двери. Простая и задорная русская народная песня. Катя оглянулась и, улыбнувшись, тряхнула светлыми локонами.

— Ну что же вы? Идемте, она не кусается.

— Не хочется ее беспокоить.

— Ничего, она это перенесет, — заверила его Катя и толкнула дверь.

Валентина встала из-за инструмента. Бледно-серебристое платье висело на ней слишком свободно. Она очень похудела. Валентина протянула руку. Он взял ее за пальцы, легкие, будто перышки, и почувствовал, что к горлу подступил комок. Какое-то мгновение он не мог издать ни звука, но руку не отпускал.

— Йенс, — произнесла она и слабо улыбнулась.

Ее темные глаза на исхудалом лице казались огромными, щеки провалились, кожа сделалась такой прозрачной, что Йенс даже видел тонкие вены под ней. Но волосы опускались ей на плечи такими мягкими волнами, что он с трудом удержался, чтобы не прикоснуться к ним.

— Йенс? — снова сказала она.

— Доброе утро, Валентина. Я счастлив видеть, что недомогание покинуло вас.

— Недомогание? — Девушка насмешливо приподняла бровь. — Так вот что это было. А я-то думала!

Он улыбнулся, и ее взгляд задержался на его лице. Если бы он сейчас обхватил ее плечи и изо всех сил прижал к груди, она влепила бы ему пощечину? Вы забываетесь, господин датчанин. Утопитель женщин. Любитель рассматривать звезды. Оставьте меня. Это бы она сказала ему?

А что бы она сказала, если бы он сейчас подхватил ее, сунул под мышку и убежал с ней, как вор с украденным ковром? Она бы засмеялась?

— Валентина, сыграйте что-нибудь для меня, пожалуйста.

— Для этого мне понадобится моя рука.

Он опустил взгляд на тонкие пальцы, которые все еще держал в своей ладони, поцеловал их и отпустил.