Жемчужина, сломавшая свою раковину

Маме-джан едва исполнилось восемнадцать, когда они поженились. Первой родилась Шахла, затем Парвин, я и Рохила, а несколько лет спустя — Ситара. Мы, четыре старшие, были почти погодками. Однако, рожая дочерей одну за другой, мама-джан так и не смогла дать отцу главного, о чем он мечтал, когда намеревался начать новую жизнь. Но даже больше, чем сам отец, отсутствием в нашей семье мальчиков была разочарована наша бабушка, которая, как и подобает хорошей жене, в свое время родила шестерых сыновей и только одну дочь.

Жизнь отца рассыпалась на части, так же как рассыпалась на части страна. После ухода русских афганские воины повернули свои пулеметы и ракеты друг против друга. Папа-джан попытался закончить свою войну и стал работать вместе с отцом в его столярной мастерской, однако человеку, с юности наученному разрушать, трудно было научиться созидать. Кроме того, у папы-джан начались проблемы со здоровьем: он сделался рассеянным, то и дело вздрагивал от громких звуков, часто забывал, куда и зачем идет, его разум упорно возвращался в прошлое, все глубже соскальзывая в те времена, когда он воевал под началом своего полевого командира — Абдула Халика.

В раздираемом войной Афганистане полевые командиры превратились в нечто вроде местной аристократии. Поэтому верность тому или иному командиру означала возможность обеспечить семью стабильным доходом. Так что отец, недолго думая, снова достал свой автомат, хорошенько смазал его машинным маслом и ушел воевать, на этот раз за самого Абдула Халика. Время от времени отец наведывался домой. Когда он в очередной раз объявился дома и обнаружил, что жена опять родила девочку — меня, — то пришел в бешенство и вернулся на поля сражений, заряженный новой порцией ненависти ко всему миру.

Мама-джан осталась одна с целым выводком дочерей. Считается, что война сплачивает семьи. Двое из моих дядей, братьев отца, были убиты. Жена другого моего дяди умерла, рожая шестого ребенка, так что в течение нескольких месяцев, пока дядя не нашел себе новую жену, все его дети оставались на руках моей мамы и теток, сестер отца. Казалось бы, мы должны были стать добрее друг к другу и чувствовать себя одной большой дружной семьей. Но вместо этого наш дом был полон распрей, ненависти и зависти. В нашем доме, как и во всей стране, шла гражданская война.

Конечно, у мамы-джан были родители, братья и сестры, да и жили они всего в нескольких километрах от нашей деревни, но с таким же успехом они могли бы жить за хребтами Гиндукуша — родители выдали дочь замуж и теперь не имели ни малейшего желания вмешиваться в ее отношения с родственниками мужа. Исключением стала лишь ее сестра-калека — тетя Шаима.

Она была на десять лет старше мамы и многое повидала. Порой тетя Шаима забывала, что мы еще маленькие, и рассказывала нам такие вещи, о которых взрослые обычно не говорят детям. Она рассказывала, как полевые командиры захватывают селения, грабят мирных жителей, как хватают женщин прямо на улицах и делают нечто ужасное. Тут мама-джан обычно вскидывала на нее умоляющий взгляд и принималась шикать, ведь не сестре придется потом успокаивать детей, которым от ее историй будут сниться кошмары. Мы же слушали тетю Шаиму, онемев от удивления и вытаращив глаза, полные ужаса даже перед собственным отцом, который, как и те страшные люди, участвует в войне.

Короткие визиты папы-джан действительно пугали нас. Его настроение менялось стремительно и непредсказуемо — от ликующей радости до угрюмой озлобленности. Когда и в каком настроении он явится домой, предугадать было невозможно.

Мама-джан чувствовала себя одинокой, и встречи со старшей сестрой были для нее настоящей отдушиной. Даже несмотря на вечное ворчание свекрови, она продолжала приглашать тетю Шаиму в гости. Бабушка же, кипя гневом, неизменно докладывала сыну, сколько раз за время его отсутствия маму-джан навестила ее старшая сестра. При этом бабушка не забывала возмущенно цокать языком и неодобрительно покачивать головой, демонстрируя таким образом всем, включая маму-джан, что власть в доме принадлежит ей.

В то время многие хотели власти, но получить ее было не так-то просто. Похоже, единственный, кому действительно удавалось контролировать ситуацию, по крайней мере в нашей провинции, был Абдул Халик. Этот полевой командир занял со своим отрядом нашу и еще несколько окрестных деревень и городков. Поскольку мы находились севернее Кабула, нам не пришлось видеть настоящие бои, однако и у нас в деревне многие из домов были изрешечены пулями, а те, в которые попали ракеты, и вовсе превратились в груду развалин.

Представляю, что довелось повидать отцу, с тех пор как он подростком ушел на войну. Как и многие мужчины, он глушил себя «лекарствами» — так мама-джан называла опиум, которым Абдул Халик щедро снабжал своих воинов, особенно в моменты, когда ситуация становилась критической и им нужно было идти в наступление под артиллерийским огнем противника.