Жемчужина, сломавшая свою раковину

На третий день дверь распахнулась. На пороге стоял офицер. Он окинул взглядом лежащих на полу женщин. Шекиба приподняла голову. Бинафша даже не шелохнулась, так и осталась лежать в углу, свернувшись калачиком.

— Смотритель! Бинафша-ханум! — позвал офицер.

Шекиба, с трудом разогнув спину, поднялась на ноги и, как могла, стряхнула пыль с одежды.

— Оскорбление, нанесенное вами эмиру, велико и непростительно. Завтра в полдень вы будете казнены. Обе.

Шекиба ахнула, не веря собственным ушам.

— Но как? Ведь я…

— Разве я позволял задавать вопросы? Ты и так опозорила себя, что еще ты хочешь сказать?

Офицер резко развернулся и вышел, захлопнув за собой дверь. Шекиба слышала, как он приказал солдатам запереть дверь на замок. Послышался скрежет ключа, звяканье цепи, и в комнате снова воцарилась тишина и мрак. Две женщины остались один на один и лицом к лицу с собственной судьбой.

Бинафша тихонько застонала. Она с самого начала знала, что ее ждет.

«Завтра в полдень вы будете казнены, — вновь и вновь повторяла Шекиба. — Обе! Хотя я ничего не сделала».

— Это все из-за тебя! — Шекиба опустилась на колени возле лежавшей на полу Бинафши и принялась трясти ее за плечи. — Из-за тебя меня побьют камнями!

Бинафша безвольно колыхалась всем телом, словно тряпичная кукла.

— Аллах свидетель, я сожалею всем сердцем, что ты оказалась здесь, — все так же, уткнувшись носом в стену, осипшим голосом прошептала Бинафша.

Шекиба рывком перекатила ее на спину и, вскочив на ноги, уставилась на нее.

— Почему? — воскликнула она. — Ты ведь знала, что тебе грозит? Почему ты сделала это? Под носом у эмира, в его собственном дворце! Зачем?

— Я уже сказала: тебе не понять, — пробормотала Бинафша.

— Нет, я действительно не понимаю, как можно совершить такую глупость!

— Это невозможно понять, если не знаешь, что такое любовь.

Бинафша прикрыла глаза и стала медленно произносить строчку за строчкой из стихотворения, которого Шекиба никогда раньше не слышала. Мерный ритм завораживал. Шекиба слушала затаив дыхание.

Есть поцелуй, что мы всей жизнью жаждем,
Когда Всевышний прикоснется к нам однажды.
Так ракушку вода морская молит
Явить свою жемчужину на волю.
Так лилия бутон свой раскрывает
Любви навстречу без конца и края.
И я зову Луну в свое окно ночное,
Прижмись ко мне лицом, побудь со мною.[60]

Тягучие строки ложились на сердце, оседали в памяти. Голос Бинафши смолк, но слова эхом звучали в ушах у Шекибы. Она не представляла той любви, о которой говорила Бинафша, и мало что знала о жемчужинах и раковинах — лишь то, что одна рождается в другой и, когда приходит срок, покидает ее.

Время ползло медленно. Обе женщины были странно спокойны, много спокойнее, чем сами могли ожидать. Одна — потому что простилась со своей любовью, другая — потому что никогда не знала ее. День сменился ночью. На смену ночи пришло утро. Последнее утро их жизни.

«Возможно, так и должно быть. Возможно, именно так я встречусь с моей семьей. И придет конец моему проклятому существованию в этом мире. Возможно, здесь для меня просто не осталось места».

Шекиба разрывалась между гневом, паникой и чувством покорности судьбе. Бинафша время от времени шептала слова извинения, но большей частью молилась. Обхватив голову руками, она раскачивалась из стороны в сторону, каялась в своих грехах и повторяла, что нет Бога, кроме Аллаха.

— Аллах акбар… Аллах акбар… Аллах акбар… — ритмично повторяла она.

За дверью послышались голоса. Шекиба не могла разобрать, о чем говорили люди, но несколько слов все же уловила:

— Сами виноваты… Шлюхи… Заслужили…

Шлюхи? Шекиба поняла, что о ней снова говорят как о женщине. И она виновата так же, как наложница эмира, лежащая на полу в нескольких шагах от нее.

«Я была и девочкой, и мальчиком. Я буду наказана, как наказывают женщин. Женщина, которая не справилась с ролью мужчины».

— Сегодня… Отменено…

«Отменено? Что отменено?»

Шекиба напрягла слух.

— Эмир… Простил… Дар…

Услышав слово «шекиба» — «дар», девушка поняла, что речь идет о ней.

Дверь распахнулась. Тот же офицер, что приходил накануне объявить им о казни, появился на пороге. Судя по выражению лица, он был чем-то страшно разгневан.