Жемчужина Тамерлана

На лице Тимура появлялась довольная улыбка. Что ни говори, а в окрестных землях сейчас нет военачальника, равного ему по доблести и уму.

Тамерлан опускался на подушки, ставил перед собой шахматную доску и, передвигая фигуры, анализировал все, что ему удалось сделать. А сделано было немало. Прежде всего в его государстве царил мир. В военных походах отпала необходимость. И это притом, что ему удалось объединить кочевые племена, которые испокон веков, группируясь вокруг сильной личности, совершали набеги и грабежи. Порой в самом государстве вспыхивали восстания, но Тамерлан не всегда подавлял их, иногда предпочитал договариваться. Пока в государстве царил мир, сын Тарагая занимался укреплением армии, регулярно выплачивая жалованье своим воинам. Ему было известно, что далеко не всем это нравится. Чтобы платить солдатам, пришлось обложить народ немалыми налогами, конфисковать ослов и лошадей. Великий эмир регулярно проводил военные смотры, любуясь, как его воины выпускают двадцать стрел в минуту, исправно поражая цели. Тамерлан знал, что разведчики его врагов обязательно доложат об этом своим повелителям, и радовался: их повелители боялись и думать о нападении на грозного Железного хромца.

Глава 48

Черноморск, наши дни

Геннадий с удивлением посмотрел на хорошо одетого симпатичного мужчину, с очень бледным, почти бескровным лицом, который вошел к нему в кабинет вместе с Цековым.

Следователь скорее почувствовал, чем понял: перед ним тот самый Валентин Ставицкий. Руки молодого человека тряслись, он тяжело опустился на стул, предложенный майором, и, указав на графин, прошептал:

– Можно воды?

Геннадий налил воду в простой граненый стакан и придвинул Ставицкому.

Тот схватил и начал жадно пить. Зубы клацали о стекло, вода стекала по подбородку.

Волошин смотрел на свидетеля не отрываясь, и ему почему-то казалось, что Валентин переигрывает.

Нет слов, он, конечно, нервничал – и следователь не знал, по какому поводу, – но в его поведении было что-то театральное, и поэтому Геннадий не испытывал сочувствия. Тем не менее он сказал, стараясь говорить мягко и дружелюбно:

– Я не просил капитана, чтобы он привез вас сюда. Это недоразумение.

Валентин замотал головой:

– Да, да, все правильно. Это я попросил вашего коллегу привезти меня к вам, потому что знаю, кто убил тетю Машу. Но, к сожалению, я не мог сказать об этом у себя в офисе, потому что… Потому что я боюсь своего тестя. Это страшный человек. – Он опустил голову на руки и застонал: – Даже если вы оставите меня в камере, он доберется до меня. Господи, что мне делать?

– Вы так и не сказали, кто убийца, – мягко проговорил Волошин, касаясь его руки. – Это очень важно, поверьте. Только тогда мы сможем вам помочь.

Валентин встрепенулся:

– Мне очень тяжело произнести это, но я должен, должен… Тетя Маша была святой женщиной. Она не заслужила такого конца… – Он сжал кулаки. – Ее убила моя жена Ольга. – Ставицкий откинулся на спинку стула и шумно выдохнул. – А теперь проводите меня в камеру. Но и там я не буду чувствовать себя в безопасности.

Это заявление заставило Волошина бросить ручку, которой он начал писать протокол. Бочкин и Цеков переглянулись, и Виталий издал какой-то утробный звук.

– Ваша жена Ольга? – уточнил Геннадий, стараясь подавить волнение. – Но зачем ей это? Разве тетя Маша, как вы ее называете, чем-то ей мешала?

Валентин кивнул:

– Да, мешала. Вернее, это она так думала, что мешала. Дайте еще воды, и я все расскажу.

Следователь придвинул к нему графин и стакан.

Ставицкий снова жадно пил и снова не вызывал никакой жалости. Волошин спрашивал себя, почему он не испытывает к свидетелю никакой симпатии, и пока не мог однозначно ответить.

– Рассказывайте, – поторопил он мужчину, и тот, покорно вздохнув, начал рассказывать.

Глава 49

Самарканд, 1371 г.