Жемчужина востока

Мириам не верила своим глазам, ей думалось, что это видение — игра ее растроенного воображения. Но, нет! Вот Нехушта осенила ее крестом и, приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, скрылась за голубой завесой. У Мириам уже подкашивались ноги, и она чувствовала, что сейчас упадет, что не в силах сделать ни шагу, а между тем, маршалы уже понукали идти вперед. В этот момент какая-то старая женщина из толпы поднесла ей чашу с вином к губам, грубо промолвив:

— Выпей, красавица! От этого твои бледные щеки похорошеют и знатным людям веселее будет смотреть на тебя!

Готовая оттолкнуть чашу, Мириам взглянула на говорившую и узнала в ней христианку, часто молившуюся вместе с ней в катакомбах, обнадеженная, она послушно сделала несколько глотков и, с благодарностью взглянув на старуху, продолжала идти вперед.

За час до заката шествие, миновав бесконечное множество улиц, садов, украшенных колоннами и статуями, поднялось на крутой холм, где возвышался великолепный храм Юпитера Капитолийского. При подъеме на холм стражи схватили Симона и, волоча за золоченую цепь, увели куда-то из рядов процессии.

— Куда и зачем уводят они тебя? — спросила Мириам.

— На смерть! — мрачно ответил он. — Я так желаю ее!

Цезари сошли со своих колесниц и встали на вершине лестницы у алтаря, тогда как на остальных ступенях позади их становились по порядку другие участники триумфа. Затем наступило продолжительное ожидание чего-то, но чего, Мириам не знала. Вдруг по направлению от форума показались бегущие люди, для которых предусмотрительно была оставлена в толпе царедворцев свободная дорога. Один из этих людей, бежавший впереди всех, нес какой-то предмет, завернутый в скатерть.

Представ перед цезарями, он сбросил эту скатерть и поднял перед ними на воздух так, что мог видеть весь народ, отрубленную седеющую голову Симона, сына Гиора.

Этим всенародным убийством мужественного полководца неприятеля завершался триум римлян, при виде этого кровавого доказательства трубы загудели, знамена стали развиваться высоко в воздухе, а из полумиллиона грудей вырвался громкий крик торжества, крик толпы, опьяненной своею славой, своей жестокою местью!

Затем перед алтарем всесильного божества цезари принесли жертвы благодарности за дарованную им и их оружию победу.

Так окончился триум Веспасиана и Тита, а вместе с ним и печальная повесть борьбы народа еврейского против железного клюва и когтей грозного римского орла.

XXII. НЕВОЛЬНИЧИЙ РЫНОК

Незадолго перед рассветом, в самый день триумфа, в тот момент, когда паланкин, где находилась Мириам, в сопровождении Галла и стражи проходил мимо храма Изиды, в город въезжали на усталых измученных конях двое всадников, из которых один была женщина под густым покрывалом.

— Судьба благоприятствует нам, Нехушта! — произнес мужчина взволнованным голосом. — Мы, по крайней мере, не опоздали ко дню триумфа! Видишь, вон войска собираются у садов Октавиана!

— Да, да, господин, не опоздали, но скажи, куда мы теперь направимся и что станем делать? Быть может ты пожелаешь явиться Титу?

— Нет, женщина! Я не знаю, какой прием ожидает меня, пленника евреев!

— Но ведь ты был пленен в бессознательном состоянии, благородный Марк, и не виноват в этом!

— Конечно, но правило гласит, что ни один римлянин не должен поддаваться врагу, а, будучи пленен во время своего бесчувствия, должен заколоть себя, придя в сознание, как должен был сделать и я, и что я и сделал бы, увидя себя в руках евреев. Но ты знаешь, что все сложилось иначе. Однако, если бы не Мириам, я не задумываясь наложил бы на себя руки.

Теперь же постараемся добраться до моего дома близ бань

Агриппы. Триумфальное шествие должно пройти перед окнами этого дома и, если Мириам будет в числе пленниц, то мы увидим ее, если же ее не будет, то или она умерла, или отдана цезарем в дар кому-нибудь из его друзей!

Здесь толпа была уже так велика, что они с трудом прокладывали себе путь, пока, наконец, Марк не остановился перед мрачного вида мраморным зданием на Агрипповой дороге (Via Agrippa).

Дом этот казался совершенно вымершим; посмотрев на запертые наглухо ставнями окна и двери, Марк объехал кругом к боковой калиточке дома и постучал в нее. Долго никто не отзывался, наконец, сквозь узкую щель раздался дребезжащий старческий голос:

— Уходите! Здесь никто не живет. Это дом Марка, павшего в иудейской войне. Кто ты такой, что пришел сюда тревожить меня?

— Отвори, Стефан! — повелительно произнес Марк. — Что за слуга, если не узнаешь голоса своего господина?

Маленький сморщенный старикашка в коричневой одежде писца выглянул в щель на говорившего и, всплеснув руками, в радостном удивлении воскликнул:

— Клянусь копьем Марса, это сам благородный Марк! Добро пожаловать, господин мой, добро пожаловать!

Нехушта ввела коней во двор, затем вернулась к калитке и заперла ее на все засовы.

— Почему же ты думал, Стефан, что я убит?