Жемчужины зарубежной фантастики

Вход, который, конечно же, существовал, немедленно открылся сбоку от центральной башни. Он заплатил за билет две лиры и еще две с половиной за проход с фотоаппаратом.

Из трех основных башен восточной стены, тянувшейся вдоль Босфора, посетителей пускали только в одну центральную. Он был не в самой хорошей физической форме и по внутренней винтовой лестнице взбирался неспешно. Камни ступеней явно появились здесь вследствие разграбления других сооружений. Время от времени он узнавал обломок классической кровельной балки или замечал высеченные символы, совершенно тут неуместные — греческий крест, грубо вырезанный византийский орел. Каждый шаг, попирающий святыни, становился символическим завоеванием. Подъем по этим ступеням сам по себе неизбежно приобщал к захвату Константинополя.

Лестница выходила на деревянный перекидной мостик, висящий на высоте примерно двадцати метров. Внутреннее пространство этого своего рода огромного колодца резонировало от воркования и шума крыльев невидимых голубей, где-то ветер играл дверью, открывая ее с металлическим клацаньем и длинным скрипом и затем с размаху захлопывая. И здесь, при желании, уже можно было усмотреть предзнаменование.

Он очень медленно продвигался по висячему мостику к противоположной стене башни, перебирая руками по поручню, охваченный сладким ужасом, дивной дрожью. Он почувствовал, какое наслаждение могла бы испытать Джейнис, чей восторг высоты походил на его собственный. Интересно, когда он ее снова увидит — если им вообще суждено увидеться, — как она будет выглядеть? Джейнис, по всей вероятности, уже начала бракоразводный процесс. Возможно, теперь она ему и не жена.

Мостик вывел на другую каменную лестницу, более короткую, чем первая, ступени поднимались до железной двери, скрипевшей на ветру. Открыв ее толчком, он вышел в середину взлетающей в ослепительное полуденное небо голубиной стаи, в бескрайнее великолепие высоты: сияние солнца над головой; сверкающая дуга воды под ногами, и там, вдали, зеленые холмы Азии, бесчисленные груди Кибелы. Надо полагать, все это требовало торжествующего крика. Но он не чувствовал себя способным ни кричать, ни изображать какие-либо жесты. Он мог лишь упиваться ощущением осязаемости этих выпуклостей тела, иллюзией, которая усилится, если он положит потные после прохода по мостику ладони на теплый бугорчатый камень балюстрады.

Опустив взгляд к подножию стен на пустынную дорогу, он снова увидел ее у береговой кромки. Когда он ее заметил, она подняла руки над головой, словно стараясь привлечь его внимание, что-то крича, чего он бы, конечно, не понял, даже если бы отчетливо расслышал. Подумав, что она хочет быть сфотографированной, он установил выдержку на максимум, чтобы компенсировать блики воды. Она находилась почти вплотную к башне, и было невозможно получить интересную композицию. Он нажал на спусковой механизм затвора. Женщина, вода, асфальтированная дорога: фотография на память, не более. Он не верил моментальным снимкам.

Женщина продолжала взывать к нему, воздевая руки в той же величественно-строгой манере. Это было нелепо. Он слегка улыбнулся и махнул ей в ответ. Откровенно говоря, он бы без этого обошелся. В конце концов, если человек берет на себя труд вскарабкаться на башню, то понятно, что он ищет одиночества.

Алтын, помогавший ему в поисках квартиры, исполнял роль зазывалы для некоторых торговцев коврами и украшениями с Большого Базара. Вступая в разговоры с английскими и американскими туристами, он советовал, что покупать, в каких лавках и за какую цену. Они потратили целый день на осмотры и остановили выбор на жилом доме неподалеку от Таксима, мемориальной круглой площади, служащей в европейском квартале своеобразным Бродвеем. Многочисленные банки Стамбула доказывали здесь свою современность неоновыми вспышками рекламы, а посреди площади сам Ататюрк в натуральную величину вел ограниченную, но представительную группу сограждан к их блистательному восточному будущему.

Квартира считалась (Алтыном) принадлежащей тому же прогрессивному веянию: она была подключена к центральному отоплению, оборудована унитазом и ванной, почивший в бозе холодильник поддерживал обстановку своей престижностью. Арендная плата достигала шестисот лир в месяц, что соответствовало по официальному курсу шестидесяти шести долларам, но Алтын за эту сумму просил всего пятьдесят. Договор был рассчитан на шесть месяцев. Поскольку ему не терпелось покинуть отель, он согласился на этот срок.

Он испытывал к ней отвращение со дня переезда. Но за исключением ветхого тряпья, покрывавшего жалкую софу в «комнате для друзей», которое он принудил владельца убрать, все оставалось на своих на местах. Вплоть до сомнительных красоток, вырезанных из какого-то турецкого «Плейбоя», закрывающих своими телами пятна свежей штукатурки на стенах. Он решил ничего не переделывать: достаточно того, что он живет в этом городе, необходимости, чтобы ему здесь нравилось, нет.