Жемчужины зарубежной фантастики

Женщины, они могли быть близнецами, с обильно накрашенными глазами, с поясом для подвязок, восседающие на одной и той же белой лошади. На губах — сладострастная улыбка.

Прически с начесом, пухлые губы. Тяжелые груди с коричневыми сосками. Тахта.

Пляжный мяч. Темная кожа. Бикини. Хохот. Песок. Вода голубого цвета, кажущегося ненатуральным. Моментальные фотоснимки.

Были ли они образами его собственной фантазии? Если нет, то почему он не может решиться снять их со стен? У него с собой имеются гравюры Пиранези. Саграда Фамилия в Барселоне на увеличенной фотографии. Эскиз Черникова. Ему есть чем покрыть стены.

Он принялся представлять себе этого Явуза… на которого мог походить.

III

На третий день после Рождества пришла открытка от жены, проштемпелеванная в Неваде. Джейнис была, он знал это, не из тех, кто отправляет поздравительные открытки. Лицевая сторона изображала бескрайнее пространство, белое и пустынное — соляная пустыня, предположил он, — и там, вдали, горы, обагренные закатом. Над заходящим солнцем пурпур переходил в розовый. Чрезмерная ретушь цветовой растяжки. Никаких персонажей в пейзаже, ни следа растительности. На обороте она написала:

Счастливого Рождества! Джейнис.

В тот же день он получил экземпляр Арт Ньюс в конверте из оберточной бумаги. К обложке его друг Рэймонд прикрепил скрепкой совершенно нейтральную записку:

Я подумал, возможно, тебе захочется прочесть это. Р.

На последних страницах журнала он нашел длинную беспощадную критику своей книги, принадлежащую перу Ф. Р. Робертсона. Робертсон, известный своими трудами по эстетике Гегеля, утверждал, что Homo Arbitrans[8] не что иное, как собрание трюизмов — хотя, похоже, не противоречащих друг другу — и безнадежно невнятное переложение идей Гегеля.

Несколько лет назад он ассистировал Робертсону на первых двух вступительных лекциях его курса, потом отделался от нагрузки. Возможно, Робертсон припомнил это.

Статья изобиловала фактическими ошибками, неточными цитатами и даже не упоминала о его главном постулате, который (он признавал это) вовсе не был диалектическим. Он решил, что обязан ответить, и положил журнал возле пишущей машинки как памятку. В тот же вечер он опрокинул бутылку, и почти все вино вылилось на него, так что, вырвав страницы со статьей, он выбросил журнал в мусорное ведро вместе с открыткой от жены.

Необходимость посмотреть какой-нибудь фильм повела его на улицы, где он продолжал таскаться от кинотеатра к кинотеатру даже после того, как моросящий пополуденный дождик перешел в ливень. В Нью-Йорке, оказавшись в подобном душевном состоянии, он отправлялся на два фантастических фильма или два вестерна подряд на 42-ую Улицу. Но здесь, несмотря на то что кинотеатриков в отсутствие телевидения имелось множество, только старые, наиболее известные голливудовские фильмы пускались в оригинальной версии. Все остальные дублировались на турецкий.

Подталкиваемый своим желанием, он едва не проскочил мимо человека, ряженного скелетом, который ходил взад и вперед по тротуару, промокший пережиток Хэллоуина, жалкий кумир толпы возбужденных детей. Дождь скрутил углы его плаката (который в данный момент служил ему зонтом), и чернила на нем потекли. Он разобрал:

КИЛ Г

СТА ЛДА

После Ататюрка Килинг, человек-скелет, занимал самое почетное место в новой массовой культуре Турции. Кипы журналов и комиксов, воспевающих его подвиги, загромождали прилавки киосков, и вот он перед ним собственной персоной, или, по крайней мере, один из его аватаров, человек-сэндвич из фильма про самого себя. И там, на примыкающей улице, кинотеатр, его показывающий: «Килинг Истанбулда». То бишь: «Килинг в Стамбуле». Под огромными буквами Килинг в маске мертвой головы угрожает заключить в объятия блондинку, насколько красивую, настолько и демонстративно строптивую. И на другой афише, еще большего размера, выстрелами из револьвера убивает двух элегантно одетых мужчин. По этим сценам невозможно решить: Килинг в своей сущности добр, как Бэтмен, или зол, как Фантомас? Что ж…

Он взял билет, чтобы разобраться. Его интриговало имя. Имя явно английское.

Он занял место в четвертом ряду, когда фильм уже начинался, с наслаждением погружаясь в знакомые образы города. Черно-белые, проявляющиеся из темноты привычные виды Стамбула приобретали характер выделенной, подчеркнутой реальности. Современные американские автомобили ныряли в узкие улочки на опасной скорости. Старый врач давал удушить себя невидимому нападающему. Потом долгое время не происходило ничего интересного. Медленно тянулась идиллия, скорее вяловатая, между блондинкой-певицей и молодым архитектором; в промежутках некие гангстеры, или дипломаты, пытались стянуть черный чемоданчик доктора. После невнятной сцены, во время которой четверо этих типов погибают в результате какого-то взрыва, чемоданчик попадает в руки Килинга. Но он оказывается пустым.