Жемчужница (СИ)

— Неа, послушай, я… я не… мы не должны это делать. Я знаю, что ты… мы… хотим этого, н-но…

Неа дернулся как будто его хлестанули по спине кнутом и тяжело выдохнул, поджимая дрогнувшие губы и сразу же ожесточаясь лицом. Как будто само упоминание об их болезни — общей, как и все у близнецов — было для него чем-то невероятно отвратительным.

— Мы больны, я помню, — произнес он со угрюмой насмешкой. — Тогда не буду мешать тебе выздоравливать, — и, быстро натянув на себя рубаху, буквально вылетел из шатра.

Мана остался стоять на месте как стоял и не двигался минуты две, не меньше. А может и больше, кто его знает. Время куда-то как будто исчезло. Оно как будто огибало Ману, не давая ему влиться в свое течение. Оно… как будто было против него — и за Неа.

Ну почему брат не хочет с ним об этом поговорить?! Они же… они… они… с этим надо как-нибудь разобраться! Так не должно быть!

Мана выскочил вслед за Неа на улицу, чувствуя себя кем-то до иррациональности ужасным и мерзким, ощущая, как сердце бьётся в горле, мешая дышать, боясь, что сейчас будет поздно, что они больше никогда не помирятся, никогда не будут рядом, что брат возненавидел его, и… и… и…

Тело сковало холодом, а губы задрожали, и он в спешке осмотрелся, ощущая себя до неузнаваемости трепетным и готовым вот-вот расплакаться, потому что Неа сбежал от него, Неа сбежал от него как от прокажённого, как от врага, которого ненавидел!

— Ч-что ты?.. — вдруг непонимающе раздалось откуда-то со стороны, и Мана тут же перевёл взгляд туда, с облегчением и разжигающейся в груди ревностью видя близнеца рядом с Аланой. — Карты? — удивлённо вскинула она брови, переглядываясь с Тики, и обеспокоенно взглянула на самого Ману, тут же нахмурившись и тяжело вздохнув. — Ну хорошо, давай сыграем.

На лице Неа мелькнуло и тут же скрылось под маской спокойствия неподдельное облегчение — Алана была для него словно матерью, под крыло к которой обычно бежит ребенок, которого обидели. Мана прикусил губу, не решаясь к ним подходить и собираясь сбежать куда-нибудь отсюда подальше, только бы не видеть этого, но тут Тики, метнул в него быстрый взгляд и поднялся со своего места, быстро целуя зардевшуюся Алану в висок и проделывая такой же маленький и какой-то ужасно домашний ритуал с прижавшемуся к боку девушки Изу.

— Пойду выпью чего-нибудь, — легкомысленно выдал он. — У Панды наверняка припасена какая-нибудь настойка для души и тела.

Младший Уолкер намек понял у отправился ближе к костру, где обычно собиралась большая часть их маленького лагеря, чтобы приземлиться у самого огня и устало потереть ладонями лицо. И — дождаться Тики, который вскоре действительно подсел к нему с душистой настойкой персонально от Панды. Без лишних слов мужчина протянул ему фляжку, только заметив сжатые до белизны костяшек в кулаки руки, и как-то очень кротко поинтересовался, словно заранее смирился с происходящим:

— Ну и что ты вытворил в этот раз?

Спросил так, словно Мана в чём-то провинился, и это подняло в груди такую бурю негодования, что даже волосы на затылке зашевелились. Он не был ни в чём виноват! Он сделал всё правильно, о дракон!

Зачем вообще столько проблем?

Мана вдруг ощутил себя невероятно уставшим и горестно повесил голову, длинно выдыхая и успокаиваясь.

Тики как-то непонятно хмыкнул, пригубливая фляжку, и мужчина, ощутив себя сущим ребёнком, со вздохом принял вновь протянутую настойку.

— Почему он убегает от меня? — всё-таки выдохнул он спустя несколько минут, морщась от незнакомого терпкого вкуса. — Я ведь…

— А что ты хочешь сказать ему? — перебил его Тики, смотря куда-то в сторону, на Алану (кажется), которая, успевая поглаживать уснувшего дракона, с хитрой улыбкой рассматривала карты у себя в руках.

— Я хочу поговорить с ним! — Мана всплеснул руками — и тут же повесил голову. — Я знаю, какого ты об этом мнения, ладно? Но я действительно не считаю это нормальным, потому что…

— А чем ты это считаешь? — Микк вскинул брови и упал спиной траву, подкладывая руки под голову и глядя в пестреющее звездами ясное небо. — Болезнью? — Мана дернулся от неприятно, но абсолютно точно прозвучавшего здесь слова, и рвано кивнул. — И ты сказал Неа, что этого быть между вами не должно, и что он просто болен, да? И, наверное, — тут в тоне Тики проскользнула снисходительная насмешка, — ты хочешь помочь ему вылечить эту болезнь, да?

Наигранная участливость так взбесила Ману, что он резко повернулся к Тики и опасно наклонился к нему, всматриваясь в его лицо; глаза в глаза.

— Даже не думай мне выговаривать за это! Ты не понимаешь, каково — чувствовать такое к собственному брату!

Однако Микк ничуть не испугался его — напротив, сразу ему и выговорил:

— Ты идиот, ясно? — голос его тут же утратил нарочитую мягкость и стал твёрдым и каким-то даже холодным. — Неа тебе себя на блюдечке преподнес — так и сказал небось, что любит тебя, а ты его больным обозвал! И теперь ты смеешь удивляться, что он говорить с тобой не хочет? После того, как ты оскорбил его чувства к тебе?!