Жемчужница (СИ)

Мама умерла, отец так и болен, у Неа остались шрамы, Вайзли простужался от каждого сквозняка, а Тики, искупая какой-то неведомый никому кроме него самого грех, заделался праведником.

И он никак не смог им помочь. И все это время благодарил духов за то, что с остальными членами его семьи все в порядке.

Конечно, рассказывать об этом Алане Мана не стал — у нее было и своих драм выше горла. Вместо это, желая как-нибудь отвлечь ее от них, он завел историю о том, как однажды они с братом ездили в Западную столицу империи за партией шелка, тканого специально на наряды вертихвосткам императорской семьи, и он, непутевый младший, на привале, когда пошел исследовать местность, умудрился упасть в овраг и сломать ногу.

Алана слушала его словно заворожённая, и мужчине даже показалось, что они вновь были на корабле, когда русалка была обычной русалкой, а он — её единственным проводником.

Тики тогда сторонился её, а Неа даже слегка побаивался (потому что девушка полоснула его ядовитыми плавниками так просто и естественно, словно для неё убить человека ничего не стоило), да и вся остальная команда пыталась держаться подальше. А Мана… а Мана чувствовал себя кем-то значимым впервые за долгое время.

Алана и сейчас смотрела на него с этими потрясающими искрами в глазах, с этим воодушевлением, этим восторгом, и она была такой прекрасной в это мгновение, что хотелось подарить ей все цветы мира — лишь бы она не тускнела.

За разговорами время летело незаметно, и Мана даже почти не думал о Неа и о том, что наделал, потому что брат на глаза словно бы специально не показывался, хотя Тики точно пару раз равнялся с ними, ласково целовал девушку с проснувшимся к полудню Изу и делился новостями об оползнях.

…Алана, правда, пусть и пыталась казаться заинтересованной и ничего не знающей изо всех сил, явно и так обо всём прекрасно знала: она постоянно прислушивалась к природе, прикрывая глаза, и мужчине казалось даже, что ей подвластно слышать ветер так же, как и братьям.

Из-за этого Мане было ужасно жаль Тики. Насколько же сложно любить столь древнее существо? Брат и сам стал как будто старше и мудрее за то короткое время, что провел с Аланой, и… замечал ли он это? Как иногда русалка на него смотрела.

Иногда — словно он был ее возлюбленным учителем, защитником — и мужчиной. А иногда — словно он маленький мальчик вроде Изу, просящийся к ней на руки.

Это контраст одновременно завораживал и ужасал — потому что, а смогут ли эти двое быть вместе и дальше? А не испугается ли этого сам Тики? А не надоест ли это Алане? Они ведь такие разные, что это даже немного страшно.

— А еще Роад однажды наелась сон-травы, — на этом Мана вздохнул и завел глаза. Тогда племяннице было семь, и она лезла абсолютно везде. А нехорошие мысли о будущем надо было отогнать как можно глубже в сознание, и эта история прекрасно подходила для того, чтобы отвлечься. — О… как же все переполошились! Особенно Шерил — его едва удар не хватил, слава духам, Вайзли заметил, что этот несносный ребенок сопит! Роад проспала три дня и десять часов, а как проснулась — получила такой нагоняй, что потом еще две недели не звала Шерила папочкой от обиды. Сидеть она, впрочем, тоже не могла, но всего несколько часов.

Алана расхохоталась до слез в уголках глаз и замотала головой, словно не в силах была просто взять и успокоиться.

— Ох, просто чудо какое-то! — заявила она в итоге. — Гилв тоже был совершенно неуправляемым! Помнится, как-то раз мимо дворца проплывала стая акул. Угадай, кто оказался среди этих самых акул, прямо под носом у особенно кровожадной? А ведь еще совсем малек был! И все было ему интересно… — здесь улыбка Аланы стала какой-то устало-нежной, и Мана закусил изнутри щеку, лихорадочно соображая, как тут не свернуть на тему убийств и смертей.

— Они все были такими разными, — продолжала девушка, словно не могла остановиться, и её нежно-усталая улыбка наводила на мужчину страх, ту самую панику, заставляла его бояться того, что сейчас в уголках глаз соберутся слёзы, но Алана продолжала, будто бы заговариваясь, будто находясь в плену этих воспоминаний, — совершенно непохожими друг на друга, но невероятно дружными, — вдруг она взглянула на самого Ману, и тот уже стыдливо приготовился отвести взгляд, прикрыть веки, словно бы закрывая шторами взор, но серые глаза русалки были чисты и прекрасны, как игривый журчащий ручей. И улыбка, всего лишь мгновение назад бывшая устало-нежной, превратилась в ласковую и любящую.

Словно перед ней был Тики. Или Изу.

Но перед ней был всего лишь Мана.

— А ты очень похож на Элайзу. Даже больше, чем Неа, хотя сестра всегда была той ещё оторвой, — задорно хохотнула она, а мужчина замер, потому что он совершенно не ожидал услышать такое, — но в мягкости в ней было… как в тебе. Я рада, что эта мягкость передалась тебе, Мана. Я рада, что здесь, — улыбнулась Алана ясно, вновь с этой материнской любовью в лице, вновь становясь совсем как его мать, хотя никак не могла быть на неё похожей, и это выбивало из колеи.