Жемчужница (СИ)

А Тики любил ее. Он знал о ней все — и любил ее. Он ее собой заслонил, когда Лави нашел в себе силы и смелости попробовать сжечь ее и навсегда избавиться от этого призрака за своей спиной, от этой опасности, с которой она ассоциировалась всегда. Ренегатка, изгой, Лави ненавидел ее всем сердцем — ненавидел ее усталые умоляющие глаза, ненавидел ее опасливый шепот, твердящий ему, что она хотела умереть вслед за ними, за близкими и родными, ненавидел ее силу, ненавидел ее слабость, ненавидел ее всю без остатка, до последней прядки в серебряных волосах, цвет которых уже сам по себе недвусмысленно предупреждал, что стоит держаться от этой гадины как можно дальше.

Но правда была в том, что такую необходимость осознавал только сам Лави. Тики лобызался с нею у всех на виду, буквально не выпуская их рук — так, словно не понимал, что она не нуждается ни в какой защите и может всех их мановением руки просто-напросто уничтожить. Неа тоже лез непонятно куда — играл с ней в карты, вел задушевные беседы, поил вином с пряностями и рассказывал какие-то свои батальные истории, недоумок. Мана — тот вообще был, кажется, так очарован, будто эта ведьма ему родная мать. И даже дед — дед! — сошелся с ней тотчас же, стоило только заговорить про Элайзу, Рогза, русалочьи слезы и ритуальные молитвы. Старый пень, как можно подвергать себя такой опасности!

Лави сердито сжал губы, с нескрываемым недовольством наблюдая за тем, как Панда, отловив девушку, носящуюся с маленьким Изу по поляне, вручил ей скатанный тугую трубку и перевязанный лентой свиток — и что-то сказал. Ведьма тут же кинулась к нему обниматься, и парень отвернулся, поморщившись. Смотреть на это представление было просто-напросто невозможно.

Лгунья. Мерзкая лгунья, которая очаровала всех вокруг, которая притворяется слабой, которая улыбается так, словно не была убийцей.

Лави заскрипел зубами, чувствуя, как жар исходит от его кожи, как он норовит вспыхнуть в любой момент, и попытался успокоиться. У него никогда не было проблем с контролем такой непостоянной и яркой стихии как огонь, но рядом с этой ведьмой всё его хвалёное самообладание катилось куда-то в тартарары.

Алана была опасна — но это никто не осознавал.

Алана могла утопить их всех, могла вскипятить кровь в их телах, могла управлять каждым из них — но никто не обращал на это внимания.

Лишь Лави прекрасно понимал, что стоило избавиться от ведьмы как можно скорее, пока очередное обострение не накатило на неё подобно волне — такой же неожиданной и сильной.

Приступы безумной русалки были ужасны и разрушительны. Не дай океан оказаться в этот момент рядом какому-нибудь кораблю — тут же потопит с диким смехом и жаждой. Алана всегда хохотала, направляя на бедных моряков шторма: просто просила океан, и тот исправно исполнял её просьбы, словно и сам оказался очарован этой убийцей.

Лави не понимал. Не понимал, почему никто не видел того, что видит он сам.

Зубатка была опасна! Невероятно опасна! А они её ещё ко всему прочему и к императору везут! Ишь чего удумали: вылечить повелителя русалочьими слезами той, кто никогда никого не спасала.

Думать об этом было невероятно утомительно, и потому Лави постарался хоть ненадолго отстраниться от происходящего, закрыв глаза и сползя совсем вниз, в высокую траву, в которой его не было видно. Свой наблюдательный пост он устроил в некотором отдалении от лагеря, поэтому здесь народ не сновал, и было относительно спокойно.

Хотя, признаться, спокойнее всего Лави было бы в маленьком домике на берегу залива в солнечной Арриске, где никто не знал о том, что у него есть хвост и что он может легко изменять свой вид за счет отца-мимикрима.

Где была невысокая тонкая женщина с рыжей копной волос, которая показывала ему яркие оранжевые огоньки в ладонях.

Как же он давно не был дома, о великие. Как же долго он там еще не окажется. Панда не понимал его в этом порыве вернуться в родные земли и таскал за собой повсюду после смерти матери. Говорил, не зря же я использовал щедрый дар Элайзы. Говорил, мне надо за тобой присматривать. Говорил, ты мой внук и я тобой дорожу.

И он дорожил, правда. Показывал ему интересные места, учил языкам (это и породило в Лави впоследствии интерес к истории), рассказывал про Элайзу — великую императрицу, его родную тетку, женщину, которую знал лично.

И Лави был, конечно, очень ему благодарен, но… но он никуда не хотел. Даже в море он подался по настоянию деда — потому что тот считал, что внук должен знать правду. Вот Лави и узнал — и последние несколько десятков лет совершенно не представлял, как ему ею распорядиться.

Или — несколько сотен лет. Он, на самом деле, уже и не помнил.

Иногда ему казалось, что время неустанно куда-то бежит, куда-то спешит, но сам он стоит на месте — время словно обходит его стороной, и всё вокруг кажется таким мимолётным, таким стремительным, а он — улитка на фоне всего этого.

Старик, кажется, понимал его, но они никогда не говорили об этом: потому что для Панды слёзы Элайзы был щедрым даром, а вот для самого парня это было похоже чем-то на проклятие.