Жемчужный узел (СИ)

— Чёрт, чёрт, чёрт!.. — в порыве хоть как-то выпустить бушующие внутри эмоции Лизавета несколько раз ударила кулаком по стене. Рука заболела, на душе легче не стало, и даже наоборот: стоило мимоходом пожелать зла отцу, и она уже корила себя за это.

Но, видит Бог, он тоже был в этом виноват. Он ведь всегда так делала: принимал за Лизавету решения о её жизни. Обычно её это устраивало, ведь отец делала всё для её же блага, но сейчас… Интересно, о чём он думал, делая из неё всего лишь пункт в мистическом договоре?

В дверь постучали. Лизавета вскинула голову, всё тело её напряглось. «Если это Лад…» — подумала было она, но оборвала себя, не зная, как можно закончить мысль. Глупая девчонка ничего не могла противопоставить столетней твари, или сколько они там живут!

— Лизавета? — раздался приглушённый голос Добрыни.

Зря он пришёл. До сего момента Лизавете не приходило это в голову, но трактирщик наверняка был замешан, равно как и его жена. Поэтому Любава так невзлюбила Лада — поняла, к чему всё идёт?

— Лизавета, с тобой всё в порядке? Я видел, как ты бежала…

Порыв эмоций толкнул её подойти и распахнуть дверь, показаться Добрыне, наплевав на растрёпанные волосы и заплаканное лицо.

— Вы знали?! — обрушилась она на растерянного трактирщика.

— Что?..

О, каким бы удивлённым ни звучал его голос, Лизавета поняла: он снова собирался соврать. Лицо предало Добрыню, потому что на секунду, даже на долю секунды на нём промелькнуло не изумление, а испуг.

— Вы знали, — кивнула она, и снова закрыла дверь перед его носом.

Правила приличия? К водяному правила приличия! Кто-то из них думал об этих правилах, когда лгал ей прямо в лицо?!

Добрыне хватило ума уйти. То ли он рассказал о её состоянии остальным, то ли они догадались сами, но больше Лизавету в тот вечер никто не трогал.

Гнев её без сторонних вмешательств постепенно сошёл на нет, сменившись обидой и грустью. Свернувшись клубочком на кровати, она обняла себя, погладила по плечам, пытаясь представить, что это делает кто-то другой. Но кто? Отец продал её водяному, Лад оказался предателем, Добрыня с Любавой пусть и не лгали, но утаивали истину, мама была долгие годы мертва.

Лизавета осталась одна, и только она могла себе помочь.

С этой мыслью Лизавета уснула, и с ней же встретила следующий день. Стоя у окна и глядя на занимающийся рассвет, она размышляла о том, что может сделать в сложившихся обстоятельствах, и вновь и вновь приходила лишь к двум возможностям.

Первый вариант — остаться жить в Карасях и просто переждать следующие три года. Второй — взять всё в свои руки и попытаться выбраться отсюда как можно раньше.

Ещё вчера она предпочла бы первый. Лизавета почти не сомневалась, что, ведомые чувством вины, Добрыня и Любава согласятся приютить её даже на такой долгий срок. Лад тоже вряд ли будет настаивать на том, чтобы она стала его прислужницей, как было сказано в их с отцом договоре. Судя по всему, это было необязательным пунктом — иначе уговор был бы уже нарушен, земля разверзлась, а великие боги покарали их всех вместе взятых.

Вот только выбрать первый вариант означало потворствовать прежнему лицемерию. Лизавете пришлось бы три года притворяться, что всё нормально: она не так уж обижена на Добрыню, не сердится на отца, чудесно чувствует себя в деревне на краю света без своих подруг и вещей, без возможности прогуляться по городу и посетить какой-нибудь захудалый приём или бал…

Но она не хотела притворяться — не здесь, не с этими людьми или нелюдями. А ещё она не хотела сдаваться и просто ждать: о, Отец, да она сойдёт с ума от одной этой перспективы!

Так что, если подумать, никаких двух вариантов у Лизаветы не было. Она сделает всё, чтобы выбраться из проклятых Карасей раньше назначенного срока.

И всё — значит, всё.

Когда Лизавета, собранная и причёсанная, вошла в зал трактира, Добрыня заметно приободрился. Он даже сумел изобразить обыкновенную радушную улыбку и открыл рот, чтобы предложить ей сытный завтрак, стакан воды или ромашковый отвар, от которого Лизавету уже начинало тошнить.

Она не дала Добрыне сказать и слова:

— Вы видели Лада или Ингу?

— Что? — о, а вот теперь он растерялся вполне правдоподобно.

— Мне теперь называть их водяным и его приспешницей?

— Лизавета…

Теперь в голосе Добрыне прорезались нотки неодобрения. Чувство вины, которое Лизавета с утра заталкивала в самые глубины своего сердца, вновь попыталась высунуться. Она сильнее сжала кулаки, заставляя ногти больно вонзиться в ладони. Боль отрезвляла.

— Извиниться передо мной вы сможете и потом: судя по всему, мы будем регулярно видеться ближайшие три года. Поэтому давайте сейчас не тратить время на это. Вы видели Лада, Ингу, Ольгу или ещё кого-нибудь, о ком мне следует знать?

Добрыня тягостно вздохнул. Лизавете пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы и в этот раз сдержаться и не рассыпаться в извинениях. С ней обращались и хуже — они строили козни, продолжая мило улыбаться.

— Нет. Но я видел твоего отца.