Жена авиатора

– Ты проснулась, – проговорил Чарльз. Его голос был хриплым и лишенным интонаций, – Энн, они… я решил, чтобы тело… мальчика… кремировали.

Его тело исчезло? Я не смогу увидеть Чарли даже один последний раз, не смогу попрощаться с ним?

– Как ты посмел? – Ярость – наконец-то блаженство ярости накатило на меня, как волна. Она подтолкнула меня, стиснула мои руки, дала мне силы говорить. – Как ты посмел? Почему? Почему ты не спросил меня, хочу ли я этого? Это мой ребенок! Мой!

Чарльз отвел глаза.

– Его сфотографировали, Энн. Репортеры. Прежде чем я попал туда, они ворвались, и кто-то сделал фотографии его тела. Там не было… это не был… наш мальчик, не тот, кого мы хотим запомнить. Я не мог позволить, чтобы это случилось снова. Ты меня понимаешь? Я должен был это предотвратить – они не могут забрать его у нас таким. Они не имеют права.

Я чувствовала ужас и отвращение, поднимавшиеся в горле, казалось, что меня сейчас стошнит. Комната закружилась, и я закрыла глаза.

Чарльз принес мне стакан воды, осторожно поставил его на ночной столик у кровати, потом снова сел. Он не потянулся ко мне, а я не повернулась к нему.

Через некоторое время я опять уснула; это был тревожный, прерывистый сон. Во сне я боялась, что могу не проснуться, но потом понимала, что это не имеет значения.

И все это время рядом сидел муж и смотрел на меня. Я слышала, как он прошептал:

– Я думал, что смогу привезти его домой. Думал – я был уверен, – что верну его тебе.

Я не знала, с кем он разговаривает, кого он хочет убедить – меня или себя.

Это ужасно, когда вы не можете увидеть своего мертвого ребенка. Когда вы не можете дотронуться до него, поиграть его волосами, положить любимую игрушку в его спящие руки и прошептать слова прощания.

Тогда вы навсегда приговорены искать его. Потому что в какие-то моменты, когда вы ослабляете контроль над своим здравомыслием, вы не можете не думать: «Я не знаю наверняка, что он умер. Я не знаю этого, потому что не видела его». И поэтому, куда бы вы ни пошли, вы ищете его. В метро. В толпе. На детских площадках.

Время движется неотвратимо. И вы знаете, что, когда вы все еще ищете жизнерадостного малыша, золотоволосого ангела, ему уже пять лет. Потом десять. И теперь…

Он стал взрослым.

Мне пишут какие-то мужчины, и каждый уверяет, что он – мой сын. Малыш Линдберг, так они называют себя. Взрослые люди, прожившие большую часть своей жизни, уверяют, что скучают по мне и удивляются, как я могла оставить их. Пишут, что это была ошибка, ложный слух, шутка, которая затянулась. Что они всю свою жизнь ждали, что я их найду.

Довольно долгое время мне хотелось посмотреть на этих людей. Почти сразу же после того, как жарким июльским днем, когда безжалостно пекло солнце, Чарльз один отправился в полет над проливом Лонг-Айленд, чтобы развеять прах нашего ребенка. После этого появились письма, телефонные звонки и неожиданные стуки в дверь. Мне хотелось встретиться с каждым из этих незнакомцев. Даже когда мама и Элизабет говорили мне, что это больные люди или мошенники, которые хотят причинить нам еще больше зла. Даже когда Чарльз запретил мне это, угрожая запереть меня в спальне, а сам спустился вниз и вышвырнул за дверь очередного «сына».

Но все же имелся крошечный уголок в моем сознании, где гнездилась мысль: «А что, если Чарльз ошибся в тот день в морге? Что, если слепки зубов перепутали? Что, если мой малыш все еще жив?»

Я никогда не встречалась с ними; я никогда не впускала этих людей в мой дом. Я никогда не ответила ни на одно из их писем. Но я прочла их все.

Я запретила себе искать лицо, которое так хорошо помнила – до того дня, когда я не смогла этого сделать. Это произошло так внезапно. Его дорогое маленькое личико стояло перед моими глазами, когда я открывала их утром – а потом оно исчезло. Пропало, как и вор, который украл его. С того момента я могла вспомнить только его застывшее изображение на одной из фотографий, той, с его первого дня рождения. Той, которую мы разрешили опубликовать и которая появилась потом на постерах, сообщавших о его исчезновении и расклеенных во всех городах страны, объединяя людей сначала в молитве о спасении, а потом и в горе.

Страна долго не забывала это горе. Годовщины наступали и проходили. Были приняты законы для защиты детей; законы, названные именем моего сына. Было следствие. Сенсационное, страшное следствие – процесс века, как назвали его газеты и продавцы сувениров, а также знаменитости, которые посещали заседания суда и повсюду трубили об этом. Однажды я присутствовала на заседании, давая показания, и видела слезы на глазах у всех. У всех, кроме того человека, которого обвиняли в убийстве моего сына. Его нашли в конце концов, потому что он тратил деньги, которые были помечены по настоянию полковника Шварцкопфа. Оказалось, что по крайней мере один из тех мошенников, которые морочили голову мужу, когда наш убитый сын уже лежал в лесу, наполовину засыпанный землей и листьями, тоже участвовал в этом.