Жена авиатора

Выпрямившись в кресле, я с гордостью смотрела на ряды одетых во все белое американских атлетов, маршировавших вдоль трибун. С гордостью я отметила, что они, в отличие от команд других стран, не наклонили свой флаг перед ложей канцлера, хотя это вызвало в толпе рокот возмущения.

– Чарльз, как они прекрасно смотрятся! – обратилась я к мужу.

Чарльз сдержанно кивнул.

Я заметила группу мальчиков, которые подошли к ложе канцлера Гитлера. Они были одеты в черные шорты и коричневые рубашки гитлеровской юношеской организации. Им всем было не больше пяти или шести лет. Чувствуя знакомую тяжесть в сердце, я улыбнулась, когда самый маленький серьезно поклонился канцлеру.

Прошло больше четырех лет, но я все еще не могла смотреть на малышей, не думая о нем.

Мой муж их не заметил; в своей целеустремленной манере он был поглощен церемонией, которая развертывалась перед нами. Он казался спокойным, даже счастливым – таким он был всю эту неделю. Конечно, он реагировал на восторженный прием толп, и в глазах его я видела огонек, смущенный огонек удовольствия. Тот же самый, который я увидела впервые в хронике после его приземления в Париже. Когда еще его лицо было открытым и мальчишеским, когда он еще не вкусил темной стороны славы.

Но тогда я была просто девочкой, сидящей в кинотеатре и восхищающейся героем экрана.

Подавив вздох, я повернулась к толпе, многие в которой улыбались и махали Чарльзу, временами бросая нам букеты цветов. Мне было интересно, кого они видели, глядя на меня. Дочь посла? Жену авиатора?

Или мать погибшего мальчика?

Наконец министр Геринг заметил мое присутствие; до этого он не сказал мне ни одного слова. Я вообще вызывала у него мало интереса, его внимание было приковано к одному Чарльзу. Даже человек такой важности, как герр Геринг, вел себя как восторженный поклонник моего мужа.

– Вам тоже нравится Германия, фрау Линдберг? Видите, как вас любит весь мир? Как писательнице, вам, конечно, хочется написать про нас?

– Вы писательница? – осведомилась его жена с самодовольной ухмылкой на розовых губках. – Вы?

– Миссис Линдберг знаменитая писательница, – бросилась Кей Смит на мою защиту.

Несмотря на свою миниатюрность – она была еще меньше меня, – она обладала абсолютной уверенностью в себе. Я была рада, что она взяла на себя функцию моего адвоката. Я восхищалась ею и испытывала к ней необычайное расположение, хоть мы и были едва знакомы.

– Знаменитая? – промурлыкала фрау Геринг. – Тогда прошу прощения. Я не знала.

– Не такая уж знаменитая, – поправила я Кей, – я написала несколько статей и книгу о нашем перелете на Восток.

– Которая стала бестселлером, – заметил Чарльз, строго глядя на меня.

Я кивнула и, почувствовав, как покраснело мое лицо, нагнулась, и спрятала его в прохладные цветы, которые держала в руке. Мне было приятно, что кто-то сказал о моих успехах, потому что сама я все время находилась в тени. Или в тени моего горя, или в тени Чарльза.

По настоянию Чарльза – почему я вообще решила поверять свои мечты человеку, который никогда не верил в мечты, а верил только в поступки? – я решилась начать писать. Я попыталась воскресить свою любовь к языку, к игре словами, как будто это были цветы, из которых надо постоянно составлять всевозможные букеты. Я попыталась вспомнить, что некогда имела собственные мечты, прекрасные мечты, а не кошмары про пустую детскую кроватку и распахнутое окно. Это было непросто; мои юношеские стихотворения теперь казались мне глупыми. Реальность так сильно вторглась в мою жизнь, что цветистые стихи стали ненужными и смешными.

Но Чарльз настаивал на том, чтобы я занялась чем-то кроме оплакивания нашего сына, считая, что это принесет мне только пользу. Я подозревала, что он также считал, что это будет полезно и для него; еще один трофей – образованная и талантливая жена. Сначала – права пилота, теперь – бестселлеры. Ко мне предъявляли высокие требования.

И, как всегда, я подчинилась. Мой одинокий протест против его авторитета был шрамом на глади нашего брака, но, похоже, он был виден только мне одной. И я прикладывала все усилия, чтобы все так и оставалось.

Проработав много месяцев над записками о нашем путешествии на Восток, я не была удовлетворена результатом; я считала, что не смогла передать наивность и цельность времени, предшествовавшего гибели моего сына. Однако книга получилась неплохой, и Чарльз гордился ей, хотя я не могла не сознавать, что большинство людей купило ее просто из нездорового любопытства. Записки безутешной матери – можно ли прочесть между строк ее трагедию? Я представляла, как люди лихорадочно пожирают страницы, стремясь найти следы тайных слез, случайно прорвавшихся эмоций и подавленных вздохов.

– Германия – страна поэтов и писателей; вы, конечно, это знаете, – продолжал герр Геринг, – Гете, Шиллер…

– Томас Манн, – продолжила я, – «Волшебная гора» – одна из моих любимых книг.

Кей внезапно закашлялась.