Жена Дракона

Пока она монотонно зачитывала права, Катя искала зрительную опору, что-то, за что можно зацепиться глазом. Она с детства так делала, когда волновалась: в школьном актовом зале смотрела на чёрное окошко, где когда-то был кинопроектор; в институте, защищая диплом, прилипла к яркой броши на платье председателя комиссии. Сейчас Катин мятущийся взгляд наткнулся на сломанную деревянную подпорку в горшке с фикусом, да там и застрял.

Судья тем временем подняла Дракона с места, и он, не дав ей закончить, понёсся, как с горы:

– 

Ваша честь, эта женщина, жена моя перед богом и людьми, мать моего ребёнка…

– 

Вашего, – как бы невзначай поправила Ирина Евгеньевна.

– 

Моего, – не понял Дракон и продолжил, – совершенно не представляет, какой глубокий нравственный вред наносит девочке, лишая ее общения с тем, кто должен быть в ее жизни эталоном, эйдосом мужчины, порядочного человека. Никогда и ни в чем я не давал жене своей, Екатерине, повода усомниться во мне или моих намерениях.

– 

Ближе к делу, пожалуйста, – мягко остановила его судья.

– 

Я не считаю, что женщина, по несчастливой случайности выбранная мною для продолжения Рода, способна дать девочке многостороннее и полноценное воспитание. Учитывая круг ее интересов…

Катя уплывала, покачиваясь на волнах его речи. Сломанная подпорка цветка двоилась, колебалась, шла волнами. Ладони вспотели, и она самым несолидным образом вытерла их о свитер; щеки пылали; в животе вращался коленвал.

– 

… совершив величайшую подлость и выкрав моего ребёнка в день похорон моей матушки…

21

Внезапно Катя ощутила запах мясного пирога так явственно, как будто его поставили перед ней на подносе. Было воскресное утро, и, по заведённой Драконом традиции, она пекла большой уральский пирог-разборник. Он любил пироги с мясом, и – удивительное дело – становился после них сговорчивее и добрее. Вот и в тот раз, меся тугое тесто, Катя надеялась подкупить его и выпросить поездку в П. к родителям на пару дней. Он считал, что за пределами Москвы его дочери делать нечего, а оставить Таню на его попечение было опасно.

Катины руки щипали и мяли, гладили и поколачивали, когда в прихожей раздалась пронзительная трель телефона. Звонила Елизавета Ефимовна, чтобы сообщить о смерти Катиной свекрови. Эту суровую, деспотичную и желчную женщину она, Катя, видела всего несколько раз. Мать Дракона была, что называется, немного не в себе, могла швырнуть в гостя тарелкой или чашкой, матерно обругать, а то и огреть палкой. В старости ее безудержный характер окончательно вышел из-под контроля.

– 

У меня умерла мать, – сообщил он сухо, промелькнув в дверях кухни. – Завтра я еду в Дедово. Мне нужны рубашки и брюки. Ты слышишь, Екатерина?

– 

Мне жаль… – начала Катя.

– 

Не нужно оскорблять память матери твоей жалостью. Мы же оба знаем, что ты ее терпеть не могла…

«… после того, как она выплеснула чай мне в лицо, – мысленно продолжила Катя, – спасибо, что не кипяток».

Когда пирог испёкся, она позвала Таню и Дракона к столу. Едва увидев накрытый стол, он вдруг схватил кусок пирога и, сунув его Кате под нос, спросил с холодным бешенством:

– 

Что это?

– 

Пи-пирог, – от ледяного ужаса Катя сжалась.

– 

Я и сам вижу, что пирог. В день смерти человека не едят скоромное.

И, размахнувшись, он ловко метнул кусок в открытую форточку. Катя тихонько заплакала от обиды.