Жена Дракона

И вот теперь, после суда, она летела домой, не разбирая дороги, как в детстве после особенно тяжелого школьного дня. Она бежала к Маме в объятия, сладко пахнущие духами «Пани Валевска» – рассказать, пожаловаться, поплакать. Мама открыла дверь за секунду до звонка, словно стояла за ней всё время, пока дочь была в суде. Она остановилась прямо под лампочкой, не прикрытой плафоном, и Катя пошатнулась, заметив, как Мама постарела.

В те месяцы, когда она жила в П. после побега, ей было не до маминых морщин: все мысли занимали когтистые драконьи лапы. Мама была рядом – и этого хватало, чтобы жить.

И вот теперь Мама замерла в лучах безжалостного электрического света, который стекал по её упавшим плечам, обтянутым безупречно отглаженной шёлковой блузой. И скулы остались прежними высокими скулами, и разрез глаз абсолютно мамин, и зеленое пламя полыхало в них как раньше, но все же что-то было не так. Какой-то неуловимый пугающий подвох. Дело даже не в сетке мелких морщин, которые Кате хотелось стереть движением руки, и не в серебряных нитях, оттеняющих глубокую черноту волос. Уже потом Катя поняла: страх. Страх поселился в Маме, которая всю жизнь рубила с плеча. В Маме, которая однажды вошла в комнату, где заперся с наградным пистолетом в приступе белой горячки папин сослуживец. Никто не решился, а она смогла. Обожгла презрительным огнём зелёных глаз скорчившееся в углу существо, потерявшее человеческий облик, и сказала просто: «Коль, дай пистолет». И он отдал. Это была неимоверная глупость – войти вот так к человеку, который перед этим изрешетил стену и застрелил любимую собаку, потому что она показалась ему чертом, но Мама тогда знала, что с ней ничего не случится.

А сейчас – не знала. И это так напугало Катю, что она едва не разрыдалась опять, но Мама шагнула к ней, взяла за локти и прижала к себе как-то сразу целиком, охапкой. Пахнуло жасмином и ландышем, родное тепло согрело заледеневшие руки.

Потом они пили чай: Танюша много улыбалась и разглядывала яркие конфетные обертки. Катя, у которой несколько месяцев совсем не было аппетита, вдруг съела разом тарелку супа и десяток пельменей. Папа возле Мамы тоже сделался совсем другим, не таким как в кондитерской: складывал фантики прямоугольниками для игры, вспоминал армейские байки и даже смешно передразнивал Дракона, выпучив глаза и задрав нос.

День проплыл мимо незаметно и легко, и Катя даже не думала смотреть в окно. Сидит ли Дракон на бульваре или нет – неважно. Пока здесь Мама, его чары над ней не властны.

В девять уложили Танюшу, и рядом с ней уснул папа. Во сне его лоб разгладился, и он снова стал похож на бравого военного со свадебной фотографии.

Катя и Мама остались одни за столом друг напротив друга.

– 

Спасибо, Мама, – тихо сказала Катя. – Спасибо… за все.

– 

Я должна была сделать это раньше. Тебе не стоит жить тут одной. Я останусь насовсем. Здесь, с тобой и Танюшей.

– 

Нет, мамочка. Спасибо, но нет.

– 

Почему? Посмотри на себя, Катенька, на тебе лица нет. Ты стала тенью, хуже, чем тогда…

– 

Я должна пережить это сама. Я должна научиться жить с этим всем. Я должна… сама.

– 

Ты не живешь, ты поедом ешь себя изнутри. Так и спятить недолго.

– 

Мама, я должна его победить.

– 

Судом дело не закончится. Он не отступится, Катя. Я знаю, что не должна мучить тебя ещё больше, но я не могу не сказать: он будет биться за Таню до конца.

– 

Я говорю не о той победе. Суд – это суд. Мне нужно перечеркнуть все эти года и научиться жить по-другому. Без страха. Без побегов. Научиться разговаривать с мужчиной и не думать, что он умеет только унижать и топтать. Научиться разговаривать с женщинами и не думать, что они донесут на меня.

– 

Ты не победишь, Катя. Он только разрушит твою жизнь. Нашу жизнь. Позволь мне тебе помочь. Я буду рядом. Скажешь – и я убью его. А потом преспокойно пойду в тюрьму. Я же могу, ты знаешь.

– 

Что ты, мама, что ты, даже не думай! Я должна победить. Сама. Не в суде и не в полиции. Там, – Катя кивнула в сторону окна, – я, может, и не смогу победить его окончательно. Он будет видеться с Таней и делать из неё сверхчеловека. Я не хочу этого, боюсь этого, но верю, что наше добро в ней победит его зло. И я должна победить его внутри себя.

Мама молчала. Её лицо было неподвижным, как маска, и только руки неустанно двигались, комкая конфетную фольгу. Наконец она произнесла каким-то чужим надтреснутым голосом:

– 

Я поняла тебя. Ты – моя дочь, Катя. У тебя все получится.

Она поспешно встала и отвернулась к окну. Никто не должен был видеть, как она плачет.

29

В Эрмитаже Катя больше всего любила Павильонный зал. Он был таким светлым, воздушным, сияющим, что казался неземным. Увидев, как Катя чахнет поутру над очередной чашкой кофе, Мама решительно воспротивилась сидению дома и повела всех в музей.

День был солнечный, тёплый, с запахом талого снега и наступившей весны. Они шагали пешком через Остров и мост, переговаривались и непринужденно смеялись, как раньше.