Жена фокусника

И тут я снова возвращаюсь к лицу человека, который так и не переспорил круглолицего. Ухоженный дядька, минимум лет на десять старше меня, с дорогой стрижкой и выправкой публичного человека. Где-то я уже видела его. Смутное дежавю, размытый образ, и я никак не могу вспомнить. Я видела его еще до того, как меня притащили в кабинет почти (страшно подумать!) неделю назад. Но тут круглолицый, глядя то на меня, то на Максима, говорит:

– Максим, надо бумаги подписать, – и с этими словами снова переводит взгляд на меня.

Максим бросает на меня беглый взгляд и говорит:

– Чуть позже. Не сейчас.

– Все сроки уже вышли…

– Не сейчас, – резко отрезает Максим, и круглолицый, недовольно махнув головой и поджав пухлые губы, заводит речь о каких-то опросах, в которых они пока лидируют, но надо бы поднажать. Какой опрос? О каких рейтингах идет речь? Неужели санаторий «Сказка» борется за звание самого гостеприимного курорта на девятом кругу ада? И много ли у него конкурентов? Снова начинается спор, к которому теперь присоединился и Максим. Я ничего не понимала из того, о чем они говорили – я просто не слушала, потому что прижималась ухом к его груди и слушала, как где-то в глубине груди рождается тихий голос, абсолютно уверенный в том, что его будут слушать.

Ты будешь любить меня.

Минут двадцать они потратили на препирания, из них Максим участвовал в разговоре лишь первые три. Остальное время он слушал, как кусаются между собой те двое, задумчиво поглаживая меня по заду.

А я была счастлива.

Среди незнакомых людей, в окружении дворняг, вдали от дома.

И лишь потому, что горячая ладонь нежно гладила меня, медленными, ласковыми волнами обжигая мою кожу.

Наконец, сошлись на том, что необходим «выход в свет при полном параде». Что это значило – не знаю, ведь я не слушала остального. Получив согласие Максима, все поднялись с насиженных мест, и обменялись рукопожатиями, в которых участвовали даже Белка с Низким. Только я и Егор оставались сидеть на своих местах. Я сетовала на то, что все в этом мире заканчивается, и невозможно законсервировать мгновение. О чем там думал Молчун, и подумать страшно. Белка и Низкий снова плюхнулись на диван, Максим пошел провожать гостей, а я повернула голову к Егору. Смотрела на то, как тот молчаливо рассматривает свои руки, и вспоминала, как он бил меня. По лицу, по животу, по печени, после чего меня вывернуло наизнанку. Он так же похож на Максима, как я на Монику Белуччи, но их связь такая же очевидная, как ненависть ко всему живому в глазах Белки и Низкого. Две стороны одной монеты. Он его боготворит, он любит его и страдает от этой любви сильнее, чем кто-либо – любовь эта болезненная, потому как слишком зависимая. Долгое время Максим был для него всем, заменил и отца и мать, став его стеной, землей под ногами. И теперь эта земля начинает уходить. И тут в моей голове рождается искорка – мысль, пока еще тонкая и бесформенная, но за считанные секунды обрастающая скелетом, мышцами, кожей…

Максим закрывает дверь, поворачивается и идет к нам. Его глаза прикованы ко мне. Я смотрю на него и вижу, как он замечает эту самую мысль в моей голове. Ох, твою мать, Марина прячь её скорее! Он видит её блестящий хвост, видит, как она разворачивается, сверкая боками, как раскрывается, набирая воздуха в легкие. Еще немного, и он все поймет раньше меня. Я опускаю ресницы и прячу за веками то, что еще не стало осязаемым. Никогда не думала, что придется прятать то, до чего обычно никому нет никакого дела. Он обходит столик, проходит мимо своих шавок и, подойдя ко мне, забирается сверху, садясь на меня. Никого он не стесняется – он увидел то, что ему интересно, увидел, как я неумело прячу это под маской смирения, и у него встал. Он берет в ладони мое лицо, поднимает и, заглядывая мне в глаза, спрашивает:

– Что задумала, Кукла?

Краем глаза вижу, как скривился Егор.

Я смотрю в глаза хищнику и понимаю – что-то нужно делать прямо сейчас.

И делаю.