Жена Гоголя и другие истории

Все, я закончил... Или я должен сформулировать последний вопрос, скорее, даже вывод, ужасающий, сокровенный и мучительный, быть может, невразумительный для всякого другого человека? Почему бы и нет: должен же я дойти до конца. Так вот, я спрашиваю: правда ли, что одной смерти недостаточно? Будь это так, я был бы невиновен, как тот, кто по крайней мере сделал все, что было в его силах; и однако, клянусь спасением души, я не хотел бы, чтоб это было так, не хочу, чтобы так было. Даже смерти недостаточно для жизни и для вечности (если я это хотел сказать); так что же еще нужно? Где еще мы можем найти истинное, необходимое?

Я закончил, закончил: из жалости к самому себе. Существует какой-то способ встретить смерть или не существует, умею я или не умею, справедливо это или несправедливо, достаточно этого или недостаточно...

 

Идут, идут... Нет, еще не идут...

Но если не идут сейчас, то придут потом.

 

Перевод Н. Кулиш

УПУЩЕННАЯ ИГРА

1

Она была гордой красавицей. Неприступной настолько, что трудно удержаться от соблазна покарать эту гордыню. Может, даже унизить — лишь бы уязвить в самое чувствительное место женского самолюбия. Не в отвлеченном смысле, а в самом что ни на есть прямом — как настоящую самку. Природный инстинкт обыкновенно понуждает женщину выставлять напоказ наиболее привлекательные, выигрышные части тела, но бывают красавицы, у которых этот инстинкт превращается в свою противоположность, действует с обратным знаком, вызывая у женщины гипертрофированную стыдливость. Чрезмерная щепетильность во всем, граничащая с застенчивостью, тем более развита в таких женщинах, чем они привлекательнее. Она была высокого роста. Волосы белокурые. Родители иностранцы. Звали ее Джиза. Никому не были известны подробности ее интимной жизни. Даже по слухам никто не знал ничего. Желание, возбуждаемое ею в поклонниках, носило оттенок чувства первоначального, было каким-то бесцветным, даже чистым. Несло на себе отпечаток некой ограниченности. Разумеется, не было мужчины, который не пожелал бы увидеть ее обнаженной. Однако ее добропорядочность ставила предел подобным мечтаниям. Да, один-единственный взгляд на ее цветущее тело и был, казалось, тем пределом, за которым не следовало больше ничего. Прочее в расчет не принималось, Хотя, как знать, не гнездились ли как раз в этом прочем планы тайной мести? Увидеть ее нагую, стройную, прекрасную и посмеяться над этой беззащитной наготой. Быть может, в том и состоял умысел мужчины, домогавшегося ее близости. И неважно, что за ним скрывалось — чувственность или чувство, — все равно то и другое было подчинено ее воле, удерживалось на том расстоянии, когда огонь безвреден.

Но что для одних развлечение — для других может оказаться пыткой. То ли в силу особенностей характера, то ли под влиянием обстоятельств, Марчелло с некоторых пор жил как в горячечном бреду. Едва ли можно сказать, что он сам внушил себе, что за девственной неприступностью Джизы скрывается обжигающая страсть. Стоит лишь совлечь с нее покров одежды, как она воспламенится, огонь вырвется на свободу. И тогда он, Марчелло, будет сполна вознагражден за долгое и терпеливое ожидание. Быть может, Марчелло был просто влюблен в девушку. Хотя в это верится с трудом. Влюбленным известно чувство опасливого страха перед обнаженным телом любимой. Как бы там ни было, будем исходить из предположения, что Марчелло был влюблен в Джизу. Однако оговоримся, что это верно при одном условии: в этой влюбленности было нечто, отчего зависела способность Марчелло любить вообще. Речь идет о некоторой особенности его физического строения. Во всяком случае, он, как и все, желал увидеть ее обнаженной. Но в отличие от других Марчелло полагал, что от этого зависит вся его жизнь.

Он не знал, как подойти к ней, с чего начать. Встречи их были случайными и мимолетными. Всегда на людях. К тому же Марчелло был до крайности робок. Так что если он и любил, то почти безо всякой надежды на взаимность. И все-таки искал встреч с ней. Изучил ее привычки. При этом Марчелло даже отдаленно не представлял себе, как сможет воспользоваться счастливым случаем. Но и случай этот ему не выпадал. На какой, собственно говоря, случай ты можешь надеяться, спрашивал он себя. И тут же отвечал, что нет такого случая, который мог бы ему хоть в чем-то помочь. Все дело в твоем дурацком характере, решал он. Не случай тебе необходим, а чудо. Только на чудо вся надежда. Так терзал он себя, пока однажды вечером не столкнулся с Джизой в гостях у одной общей знакомой — модной художницы, устроившей вечеринку для близких друзей. Джиза вела свободный образ жизни и бывала в мастерских художников.