Жена господина Мильтона

— Муж, Бог тебя простит за подобные обвинения, потому что клянусь сердцем, я бы не смогла сделать ничего подобного со своим ребенком.

Муж холодно улыбнулся и сказал:

— Мэри, ты всуе упоминаешь имя Божье; Бог вообще тут не при чем. Но когда моя дочь Энн станет взрослой и будет спрашивать соседей: «Как так случилось, что меня покарала рука Божья? Почему он был так жесток со мной?» — тебе не кажется, что они могут ей ответить: «Нет, милое дитя, это сделала с тобой твоя злая мать; Бог тут ни при чем!»

Как вообще можно что-то доказать такому человеку? Я ему только сказала:

— Словом, Совет станет тебе платить шестнадцать шиллингов в день, и поэтому наши бедняжки дети будут сидеть, не вылезая из шумного дома на вонючей улице, и никогда не смогут понежиться на зеленой травке и полюбоваться яркими Цветочками.

— То, что хорошо для меня, — ответил муж, — хорошо для моей жены и детей, не так ли? Тебя не касается, сколько я зарабатываю, и если бы твой отец заплатил тысячу фунтов, обещанных мне, ты смогла бы нанимать кого угодно.

О, опять эта тысяча фунтов! Он никак не может об этом забыть! Он всегда хвалился, что может, когда нужно, себя сдерживать, как Каспийское море, где нет никаких приливов и сильных волн. Но как-то ночью мы с ним поругались, не помню из-за чего. Я не могла спать и примерно за час до рассвета встала с постели и отправилась вниз. Там я раздула очаг, от очага зажгла свечу. Из рабочей корзинки, лежавшей на каминной полке, я достала ножницы, чтобы подрезать себе ногти, и тихо отправилась снова в спальню, прикрывая пламя свечи рукой, потому что не желала будить мужа. Но он спал очень чутко и был весьма подозрительным человеком, и когда увидел, что я крадусь со свечкой и ножницами, сразу вскочил и вырвал у меня из рук ножницы. Это были очень хорошие ножницы, изготовленные в Вудстоке, и Мильтон выбросил их из открытого окошка. Потом муж заорал изо всех сил:

— О, Далила, Далила, дочь филистимлян! Но твой Самсон спит очень чутко и следит за тобой одним глазом![71]

Я начала одновременно рыдать и хохотать в темноте, потому что он затушил свечку, и сказала Мильтону:

— Эсквайр Самсон, разве я не могу постричь ногти? Ты наставил мне синяков, вывихнул палец, закапал горячим воском ноги и вышвырнул ножницы, которыми было так удобно пользоваться. Прошу тебя, скажи, что ты еще придумаешь? Ты что, испугался, что я срежу твои локоны и тем самым лишу тебя твоих священных мужских достоинств? Прости меня Боже, но я никогда не лягу в одну постель с визгливым мужчиной, потерявшим свое мужское достоинство!

Он смог мне ответить только одно:

— Тебя за это накажут, наглая Ламия, чудовище в облике женщины, вампир и василиск из Форест-Хилл, который потихоньку крадется ко мне в темноте!

Но на следующий день он больше не заговаривал о случившемся, и мне кажется, что он устыдился своего гнева — вечером я нашла в рабочей корзинке другие ножницы, такие же хорошие, как и те, что он выбросил. Мне просто повезло: я не стала ему говорить, что прежние ножницы зацепились за ветки и висели там, дожидаясь меня.

Мы переехали к господину Томсону, который выделил нам три комнаты наверху. Одна из них, самая большая, предназначалась для книг мужа, и он там часто спал. Маленькую комнату выделили для Джона Филлипса. У меня была достаточно большая комната с темной комнаткой, где спали дети. Она выходила на Стренд. Мы все вместе завтракали и ужинали у меня, и принимали гостей. Муж сказал, что теперь нам можно отпустить слуг, потому что господин Томсон будет нам помогать, и мне останется только присматривать за детьми и следить за его одеждой.

Мне было неприятно жить в доходном доме с двумя маленькими детьми, потому что я воспитывалась в поместье, а здесь были хмурые и неприветливые слуги, и кухня находилась от нас далеко, и туда нужно было спускаться по шести маршам крутой лестницы и пройти два темных и длинных коридора. Во дворе, где мне приходилось стирать белье, было всегда полно кучеров, пьяных конюхов, и туда заглядывали пьяницы из таверны «Бык», находившейся рядом. Там нельзя было сушить белье и пришлось протянуть веревку под окном.

Муж вставал рано и до завтрака занимался делами. Завтракал он в семь утра. После этого он отправлялся на работу. Сначала он ходил в Дерби-Хаус, но потом стал работать в Уайтхолле. Он не появлялся дома до ужина. Мильтон брал с собой сверток с хлебом и сыром.