Жена господина Мильтона

Джон Филлипс оставался дома целый день, выполняя данные ему Мильтоном задания. Он также писал книгу о том, как легко и быстро выучить латынь. Впоследствии эту книгу напечатал господин Ройстон. Джон начал оказывать мне знаки внимания и с удовольствием выполнял мои поручения, даже присматривал за девочками, пока я находилась на кухне, хотя и не любил детей. Но потом между нами пробежала кошка, потому что я поняла, что юноша воспылал ко мне преступной страстью, и если бы я ему это позволила, с удовольствием лег бы со мной в постель. Как-то он показал мне любовные вирши, написанные им, и признался, что в них он воспевает мои волосы, сравнивая их с локонами Береники. ^{61} Я пришла в ярость и дала ему по носу, так что у него пошла кровь, и порвала поэму в клочья. Но я не очень сильно его обвиняла в распущенности: ведь он стал взрослым, а муж так строго надзирал за ним, что бедняга никак не мог выпустить пар и весело провести где-нибудь ночку! Кроме того, ему приходилось слишком много времени проводить в моем обществе, и ему было известно, что мы не очень ладим с мужем. Я боялась, что он станет строить козни против меня, но Джон не был мстительным и видя, что я не стала на него жаловаться, он тоже не распускал язык. Джон больше не пытался мне услужить, постоянно презрительно молчал и стал запираться у себя. Мне пришлось вести очень одинокую жизнь у Томсона, меня навещала только Транко. Два дня в неделю она забирала меня и девочек в дом своего мужа, где у них был небольшой садик. Там я могла встречаться с моей милой матушкой и Зарой. Иногда я виделась с младшими братьями, когда они могли оторваться от своих занятий. Матушка никогда не приходила к Томсону, потому что терпеть не могла моего мужа.

Муж писал для Государственного Совета письма на латыни, но это была только небольшая часть его работы. Он начал писать трактат, направленный против неестественного союза в Ирландии, вдохновителем которого был маркиз Ормонде. Самым главным для Мильтона было написать книгу в ответ на произведение «Портрет Его Святого Величества», над ней он работал большую часть весны и все лето. Но на него возложили сложную задачу помогать Совету в борьбе против книг и памфлетов, враждебных новому правительству. Подобных книг публиковалось громадное количество, и их можно было разделить на три категории: роялистские, пресвитерианские и книги левеллеров.[72]

Так и произошла эта трансформация: мой муж написал Areopagitica в качестве протеста против цензуры, а сейчас он сам стал вместе с господином Фростом, Главным Государственным Секретарем и Цензором.

Он должен был карать авторов, выпускавших книги без патента, и печатников так жестоко, как король Карл и пресвитерианцы даже не пытались.

Не представляю, как он примирился с собственной совестью. Я не пыталась что-либо у него узнать. Но мне кажется, что он поддерживал иезуитов, считавших, что цель оправдывает средства. Более того, он написал Areopasitica в качестве протеста против того, что ему нужно было получать патент на собственные мудрые книги у дураков. А сейчас все было по-другому. Он, мудрый человек, должен был выдавать патент на книги дураков!

Что касается ответа на книгу короля, он назвал ее Ei Konoklastes («Иконоборец»). Мильтон честно ответил почти на все, о чем говорилось в прежней книге. Но он заявил Джону Филлипсу, что хороша любая палка, с помощью которой можно бить бешеную собаку. Он знал, что книга была подделкой, к тому же, весьма опасной, и он не постеснялся воспользоваться тем трюком, который он использовал с господином Ройстоном в отношении молитвы Памелы. Что он и сделал до того, как решил писать ответ на эту книгу.

Мильтон написал следующее:

«Существует множество подобных произведений, современных и древних. Поэты обычно старались сделать так, чтобы не вкладывать благочестивых слов в уста тиранов. Я не стану обсуждать неизвестного автора, а процитирую всем известного Уильяма Шекспира. Он показывает личность Ричарда Третьего, который изъясняется с такой же религиозной страстностью, с какой написана эта книга, как это можно видеть дальше.

„Я намеревался, — говорит король Карл во вступлении, — оказывать услуги не только моим друзьям, но и моим врагам“.

Нечто подобное говорит и Ричард. Акт 2, сцена 1.

Я в Англии не знаю человека,
К кому б я более вражды питал,
Чем только что родившийся ребенок,
И за свое смиренье славлю Бога.[73]

Подобные высказывания можно прочитать в разных местах этой трагедии, и поэт не слишком искажал настоящую Историю. Ричард был настоящим лицемером в отношении своих привязанностей и фальшивил в отношении религии.