— Первую поэму он мне сам показал, — медленно сказал господин Пори. — Это была Ода, посвященная утру рождения Христа. Мне кажется, что Мильтон ждал, что я упаду перед ним на колени, ведь он снизошел до того, что позволил мне первому ее прочитать — в последней строке еще не высохли чернила. Поэма была написана весьма гладко. Мне она показалась вариацией веселых рассказов француза Франсуа Рабле, у которого великан-людоед заплакал огромными, как теннисные мячи слезами, когда услышал о рождении нашего Спасителя. Джон изучил все древние легенды и старинные иудейские религиозные книги, чтобы найти там подтверждение того, что ветхозаветные мрачные боги проливали слезы. Но Джон над ними не смеялся, как это делал сумасшедший Рабле. Я ему прямо сказал: «Джон, тебе удалось выправить замысел Рабле», но он рассвирепел, я испугался, что он сделает из меня котлету. Но обычно мы не ссорились, мне пришлось перед ним извиниться и сказать, что я совсем не хотел его обидеть и что я не могу быть объективным судьей поэзии. Он меня простил, но отметил, что «Рабле удалось украсть у меня оригинальную идею, потому что ему повезло — он родился раньше меня, но он испортил все своими грязными французскими добавлениями к измышлениями, но меня это абсолютно не волнует. Рабле для меня ничего не значит, я его презираю и не желаю, чтобы вы мне напоминали о нем».
— И что было потом? — спросил дядюшка Джонс.
— Ну, после этого, — захихикал преподобный Пори, а затем зевнул, — после этого он прятал от меня свои стихи в ящиках стола и всегда откладывал перо в сторону, стоило мне войти в комнату. Но я еще кое-что видел, он опубликовал эту поэму три года назад в книге
Ричард спросил, почему же Мильтон сочинил о Кинге элегию?
— Дослушайте меня, — заметил господин Пори. — Эта поэма была написана на английском. Нед был хорошим игроком в теннис и прекрасным всадником, но он не умел плавать. Однажды он отправился в Дублин по спокойному морю и был недалеко от берегов Уэльса, но его судно налетело на скалу, а у них не было спасательных лодок, и Нед утонул вместе с судном. Он стоял на коленях и молился на палубе. Конечно, он не был простым студентом нашего университета. Многие студенты написали в его память стихи на латыни, греческом и английском языках. Среди примерно двадцати поэтов Кембриджа был и Джон Мильтон, который написал элегию на английском. Мне она понравилась, и я понял, что Джон простил беднягу Неда за то, что тот посмел занять его место и «сидел на его стульчике и пил его вино!». Он оплакивал его в стихах так, будто Нед был его братом или одним из тех двух епископов, о котором идет речь в поэме. Он, можно сказать, увенчал его венком из сладко пахнущих цветов. Но мне все равно кажется, что он никогда не простил королю Карлу, что он подписал мандат Неда. Нет, я не хочу обвинять Джона в отсутствии верности или в предательстве, но ему было очень неприятно, что король обладал властью вмешиваться во внутренние дела колледжа и помешал Джону занять соответствующее место.
— Должен признаться, я полностью разделяю мнение господина Мильтона, — воскликнул дядюшка Джонс.
Преподобный Пори продолжил свой рассказ: