Жена и дети майора милиции

Его собеседница не разрешала себе быть наивной. Пусть кто-то наивничает и исповедуется. Это всего-навсего свидетельство негибкого ума. Она же — загадка. Звали ее Аленой. Недавно ей исполнилось двадцать, но в Аленином понимании это были уже большие годы. К этому времени она успела поработать в разных местах: три месяца регистраторшей в поликлинике, месяц приемщицей в химчистке, но это по молодости, по незнанию жизни. Зато потом удалось попасть в танцевальный ансамбль, и, если бы им руководил нормальный человек, а не сумасшедший, о лучшем поприще она для себя и не мечтала бы. Ансамбль работал как профессиональный, но числился самодеятельным и был приписан к Дворцу культуры железнодорожников. Танцоры ходили на репетиции как на работу, два раза в месяц получали зарплату. Только когда нагрянула ревизия, Алена узнала, что числится не в ансамбле, а является одним из руководителей детского оркестра народных инструментов. Ансамблем заинтересовалась прокуратура, Алену вызывали туда. Руководитель срочно залег в психиатрическую лечебницу, не притворился больным, а давно уже, оказывается, был на учете в психдиспансере. Оттуда прислали следствию документ, что болезнь у него хроническая и вступать ему по работе в контакт с людьми, тем более руководить ими, противопоказано. Ансамбль распустили, но Алена с тех пор стала большим знатоком юридических вопросов. «Дело с нашим психом — это казус, — произносила она с таким видом, будто сама изобрела и слово «казус», и само это дело. — Если бы он был нормальным человеком, я бы не сидела сейчас с вами, я бы вместе с ним сидела в тюрьме».

Язык мой — враг мой — это сказано про Алену. Чего только она не нагораживала вокруг себя: и замужем была (сынок генерала, какое-то не приспособленное к жизни чудовище), и мать у нее была царской фамилии (это не только моя тайна, поэтому никому ни слова). Но самая отважная выдумка была с московским институтом иностранных языков. В нем Алена «училась» на заочном отделении, постигала испанский и португальский языки («Теперь новое требование: пока студент не закончит два первых курса, ему не разрешается ни слова произносить на изучаемых языках»). Но был все же в этой Алене какой-то неуловимый дар, который притягивал к ней. Даже Тамила, не любившая ее, боявшаяся, что женит она на себе ее старшего, говорила: «С Аленой не заскучаешь. Но кроме ярмарки, которая в ней кружится, есть у этой Алены какое-то благородство». Возможно, благородство состояло в том, что Алена не тащила Василия в загс.

Прошлым летом, когда у Василия заканчивалась практика в областной газете и он уже готовился к отъезду в Москву, где учился, Алена сказала ему: «Уедешь — и чтобы никаких писем, никаких телефонных переговоров. Мы встретимся, когда ты вернешься с дипломом, тогда серьезно поговорим». Но он все-таки писал ей, посылал телеграммы, она однажды ответила: «В театре идет новая пьеса Арбузова. Снегу навалило, на дорогах заторы. А вообще все та же тоска, что и при тебе». Она не давала ему благодушествовать. Словно невзначай, обижала, демонстрировала свою незаинтересованность в нем. Хотела приковать его навеки, а добилась обратного. Василий уже не летел к ней сломя голову, а кое-какие ее высказывания больше не вызывали у него восхищения. И все-таки она была единственным человеком, перед которым ему хотелось и возвыситься и похвастаться. Она была подружкой, своенравной, но преданной, во всяком случае, любила говорить, от чего она отказалась, чем пожертвовала ради него. Сверстники завидовали Василию, их жены уже были матерями своих первенцев, прикованными к яслям, домашним делам, детским болезням. Им не хватало физических и моральных сил быть веселыми, бесшабашными, но казалось, что это они так быстро сдались, обабились, углубились в свои материнские инстинкты, позабыв о том, что перед мужем надо всегда быть, как солдату на плацу, бравой, подтянутой, готовой к любому броску и маршу. Такие им давались советы в статьях на семейные темы.

Василий стоял в будке, рассказывал Алене о разговоре с редактором, пока разъяренный старик не постучал ребром монеты о стекло.

— Жди меня, — крикнул Василий, — я сейчас приеду!

Ему хотелось обсудить с Аленой назначение и заново пережить эту новость: я — спецкор, я больше не безымянный сотрудник промышленного отдела! Слава. Известность. Имя. Даже невозможно представить, какая начинается жизнь. Хорошо, что есть Алена — всезнайка, зазнайка, но кому он, кроме нее, нужен со своими радостями? Только ей. Дома — кладбище. Под портретом отца цветы. Он благородный, любящий сын, но он живой и не может жить на кладбище.