Жена и дети майора милиции

Они выбрали себе нелегкое будущее. Это только звучит так красиво и просто: художник. А какой художник? Живописец? Или вот человек одежду красивую шьет и тоже считается художником. Муза и Никита будут учиться батику — древней, полузабытой росписи по тканям — и создадут потом новый жанр — выставочный батик. Об этом перед отъездом поведала бабушке Муза. Нина Григорьевна подумала: «Хорошо, что в этих мечтах они хоть оба присутствуют, а не один Никита. Муза в таком состоянии, что вполне могла поставить на себе крест и стараться только для своего идола». Они прожили неделю, Музе надо было выходить на работу. Нина Григорьевна загрустила. Конечно, Муза молодая, неопытная в жизни, но такой опыт должен родиться вместе с человеком. Как привьешь человеку чувство опасности? Это уж или есть в человеке, или нет. Случалось, что и сын, и невестка обижали ее и черствостью и непониманием, но это были случаи, черные дни их жизни, когда даже не разберешь в точности, из-за чего началась обида. А здесь как с другой планеты. Мы молодые, особые организмы. И нельзя почему-то им сказать: мы ведь тоже молодыми были! Нет, нет, нет, такими, как мы, молодыми, вы никогда не были. Было другое время, были другие взгляды на жизнь, другая молодость. Все другое, другое, другое, и не отвлекайте нас от наших дел своими праведными разговорами. Никогда Нина Григорьевна не испытывала такой горечи. Приехали, сделали одолжение: приняли их труды и заботы как должное. Постель белоснежная? — такой она и должна быть. Полотенца в ванной каждый день другие — эти для рук, эти, махровые, после душа? — так и о полотенцах бабке положено позаботиться. И еда на столе, и пакетики с собой: «Там где-нибудь, в музее своем, в сторонке перекусите». И что же в ответ? «Да вы этого не поймете». «Бабушка, ну неужели тебе это на самом деле интересно?» «Бабушка, я хочу подарить Никите голландскую гуашь». И почему-то бабушке стыдно спросить: что за гуашь и почему вдруг в подарок, разве у Никиты день рождения? Спросила сдавленным голосом под громкий стук сердца: «И сколько же это будет стоить?» — «Сорок рублей. — И тут же запрыгала, как коза, заверещала: — Бабушка, это такая редкость, я даже глазам своим не поверила — голландская гуашь!» Нина Григорьевна дает сорок рублей, а потом еще и на дорогу и, когда через десять дней после их отъезда принесли квитанцию за междугородные переговоры, тайком от Куприяна Михайловича оплатила ее. Осевшая к этому времени обида вновь стала подниматься в ней, требовать выхода. Куприян Михайлович тут был плохим собеседником: согласен на любую роль возле молодых, только бы они не отвергали его родственность. Каждый вечер он заводил разговор: что бы такое купить и послать Музе, Тамиле и внукам? Они вдвоем отправляли посылки с продуктами и в письмах требовали: «Не стесняйтесь, пишите, в чем нуждаетесь, что вам прислать». Но приезд Музы и Никиты ударил и его своим бездушием. Он тоже берег Нину Григорьевну, не все ей говорил. Например, не рассказал ей, что возил Музу и Никиту на дачу и пообещал отдать им ее, когда они поступят в институт и поженятся. Сказал тогда им об этом и сам удивился: что это я несу? Забыл, что ли, что уже не один, что есть рядом Нина Григорьевна? Но быстро успокоил себя: ведь не дарственную выдаю, пусть поживут, здесь хорошо, просторно. Но молодые уцепились: жить они будут в общежитии, а дачу приспособят под мастерскую. У батика такая сложная техника — воск, запарка, только чтобы выгладить готовую вещь, нужен огромный стол. И ни слова о том: как же ты, дедушка, построивший и обживший эту дачу, будешь без нее обходиться?

Но была еще одна боль, в которой Нина Григорьевна и Куприян Михайлович боялись признаться друг другу: не любит этот талантливый и еще там неизвестно какой Никита их внучку.

2

Давным-давно ей приснился сон: они развелись с Сашкой и оба уезжают в разные стороны. Он с чемоданом ждет свою машину, она стоит рядом с ним и тоже ждет какой-то транспорт. Детей у них нет, сколько прожили вместе, неизвестно. И вот подъезжают красные «Жигули», и Сашка уезжает вместе со своим чемоданом. А она остается одна. Вещи ее куда-то исчезают, улица, тротуар, на котором она стояла, тоже исчезли. Она висит как бы в пустоте. Но ей не страшно, только невыносимо болит сердце от горечи и несчастья, скопившихся в груди. Она пробует заплакать и не может. Хорошо, что Сашка разбудил ее, иначе сердце ее могло не выдержать таких страданий.

«Ты меня никогда не бросишь? — спросила она. — Не уедешь с чемоданом на красных «Жигулях»?»

«Ты моя любовь, — сказал Сашка, — зачем мне бросать свою любовь?»