Жена и дети майора милиции

Но вот наконец «Свидетели» появились на газетной полосе. Василий бродил по городу и видел, как у газетных стендов толпился народ. Самые умные, самые прекрасные люди останавливались и сразу словно магнитом притягивались к его очерку. Василий вначале смущался, поглядывал издали, проходил мимо читающих с бьющимся сердцем. Потом понемногу осмелел, стал останавливаться и читать из-за чужого плеча знакомые строчки. Не заметил, как выучил свой очерк наизусть. Больше других ему нравились строчки о Лютиковой. «Ты влюбился в нее, что ли, Калачев? — смеялись в редакции. — Кто так пишет о растратчице? «Представьте себе девушку симпатичную, но несколько несовременную, без косметики, с дивной косой, привыкшую доверять людям…» Нет, не влюбляются журналисты в своих героинь, даже положительных, как, наверное, не влюбляются врачи в красивых пациенток. Но конечно же о тех, кому помог, живет в душе теплое воспоминание. А вот те, кому газета помогла, те должны помнить журналистов иначе — пылко и благородно. Должно бы по-справедливому быть так.

Но вот идет ему навстречу Лютикова. Василий не сразу ее узнал. Явно знакомые глаза с вызовом уставились на него из-под меховой шапки.

— Не узнал? А я думала, будешь помнить меня всю жизнь.

Он растерялся и все же попытался поставить ее на место.

— Разве мы на «ты»?

Насмешливый огонек в глазах погас, она поглядела на него с открытой неприязнью.

— Много вам денег заплатили?

— Каких денег? — спросил Василий.

Она усмехнулась.

— Гонорар называется. Много его вам дали?

И тут он вспомнил: Лютикова! Лидия Лютикова. Девица, которую судили за растрату на бельевом складе. Вот так: спасай людей, выгораживай, пиши в их защиту статьи, а они уж потом вас «отблагодарят» за это.

— А вас волнуют чужие заработки?

Лютикова хмыкнула, взгляд ее устремился куда-то в сторону, она не желала с ним больше разговаривать.

— Нет, вы все-таки скажите, как же это получилось, что я вас обидел?

Лютикова махнула рукой, мол, не о чем говорить, а Василий, что называется, завелся, требовал от нее ответа.

— Вы что же, белое от черного не отличаете? Вам до сих пор непонятно, что я написал статью в вашу защиту? Что вы молчите?

— Мне понятно, что в мою защиту, — ответила Лютикова, — но разве я вас об этом просила?

Такие вот представления кое у кого о газетной работе. Она, видите ли, должна была его попросить.

— А как это, интересно, вы могли попросить? — сказал он с мальчишеской обидой в голосе. — Вы же не редактор газеты.

— Я знаю, что не редактор. И все равно вас никто не просил писать обо мне.

— Но почему? — Василий жаждал ответа. Что он не так написал, в чем допустил просчет или ошибку? — Я ведь вам хотел помочь от всего сердца. И вы обязаны объяснить: что я сделал не так?

— Хорошо, — согласилась Лютикова, — я объясню. До вашей статьи почти никто из моих знакомых не знал, что меня осудили. Пусть условно, но осудили. А теперь знают даже в том городе, откуда я родом. Хорошо, что мама умерла от болезни сердца, а не от вашей статьи.

— Нельзя о матери говорить: хорошо, что она умерла от болезни, а не от статьи. Во-первых, смерть не выбирают, во-вторых, ничего в ней хорошего нет.

— Очень умный, — сказала Лютикова, — но от вашего ума люди еще поплачут.

— Что же мне, оставить эту работу?

Она ответила не сразу. Шагала рядом с ним, как солдат, а он подлаживал свой шаг и вообще подлаживался.

— Этого я не знаю. Но думаю, что без согласия человека нельзя писать о нем. Мало ли по какой причине не хочется человеку, чтобы его фамилия маячила перед всеми.

Он мог бы ей сказать, что это она считает себя очень умной. Падают нравы прямо на глазах. Раньше его профессия звучала как звание — журналист. Каждый гордился знакомством с журналистом. А теперь? «Сколько ты получил за свою статью?» И эта Лютикова туда же. Он ее доброе имя спасал, а она встретилась и огрела: «Много вам заплатили?..» Много. Не считайте чужих денег и не заводите своих долгов. Можно было бы подарить ей эту мудрость. Странная девица Лютикова: губы накрасила, а зачем? Нельзя ей красить губы, не идет.

— А вы могли бы сходить к Антипову, — вдруг спросила Лютикова, — и сказать, что я ему все простила?

Василий опешил: еще не легче.

— Нет, я этого сделать не могу. А вам надо извиниться перед ним?

— Да, — ответила Лютикова.

— Он вас оболгал, а вам его жалко?

Он смутил ее: Лютикова покраснела, прижала к груди сумочку и, как плохая актриса, прошептала:

— Он любил меня. А любовь способна на все, в том числе и на преступление.

— А ненависть? Что же тогда остается ненависти?

— Ненависть проходит, — сказала Лютикова, — а любовь живет вечно.

Уж о чем, о чем, а о любви каждый знает всё. «Любовь живет вечно». Красиво звучит, красиво и бессмысленно.

— Я ухожу, всех вам благ, — сказал он Лютиковой и поднял руку вверх, дескать, привет, пока, но она не дала ему уйти.

— Послушайте, я вас очень прошу, не уходите. Я хочу вам рассказать о себе. Мне это надо.

— Зачем?

— Не знаю. Но вы послушайте, раз уж встретились.