Жена и дети майора милиции

Они спустились к реке, там было ветрено и пустынно. Нос у Лютиковой покраснел, а потом и нос, и разрумянившиеся щеки стали синеть. Василий тоже замерз, ботинки оказались не по погоде, пальцы в них сводило от холода.

— Мы замерзнем, — прервал он ее рассказ, — закоченеем в ближайшие полчаса, надо отсюда выбираться.

Они поднялись по узкой обледеневшей лестнице вверх по склону горы. Хорошо, что у лестницы с одной стороны сохранились перила. Уличка, на которую они выбрались, была окраинная, с деревянными домами. Один из этих домов украшала вывеска «Ремонт галантереи». Но ни кафе, ни кинотеатра, где бы они могли согреться, поблизости не было.

— От меня у вас одни неприятности, — сказала Лютикова и пояснила: — Служебные и личные.

Он уже знал о ней много, она рассказывала картинно. Василий не просто представил, а явственно увидел уличку курортного городка на берегу Черного моря, дом с двумя верандами, увитыми виноградом «изабелла», двор с деревьями айвы и инжира. Родители сдавали комнаты семейным москвичам, эти семьи приезжали каждое лето. Дети росли, вырастали и приезжали сюда уже со своими детьми. Держалось хозяйство на отце, военном в прошлом человеке, который родом был из этих мест, а всю жизнь прослужил на Севере. В тех холодных краях родилась и его дочь Лидия. «Вы, наверное, представляете себе моего отца этаким хозяйчиком, который переродился из офицера в южного торгаша? — говорила Лютикова. — Нет, он был всего лишь одержим работой. Если бы он занимался наукой или руководил колхозом, то стал бы при его трудолюбии знаменитой личностью». Отец Лютиковой не просто выращивал овощи и фрукты и сдавал летом комнаты, он постоянно что-то создавал, поэтому все вокруг него цвело, сияло и улыбалось.

А мать была другой — веселой, суетливой и беспечной. Соседки завидовали ей — такой человек достался в мужья. И когда отец умер, они злорадствовали: теперь узнает, почем фунт лиха. Отец умер не болея, в одно мгновение. В два года после его смерти мать разорила дом и все хозяйство. В первое же лето отказала старым жильцам и понапустила молодых веселых постояльцев. Под отцовским каштаном вкопали в землю большой стол, и за ним с вечера до глубокой ночи гудело застолье. Стали заглядывать к ним участковый и дежурные милиционеры, мать посылала к ним Лидию. Участковый был братом ее одноклассницы. «Леша, — говорила ему Лидия, — для того мы учились в одной школе, дружили и росли вместе, чтобы сейчас один оправдывался, а другой обвинял? Люди приехали в отпуск, веселятся, отдыхают. Если какому-нибудь старью это не нравится, мы-то с тобой при чем?» Леша не спорил, только просил: «Лидка, но все-таки надо потише». К пьющим в те годы относились терпеливо, на свои люди пьют, не воры, не грабители, но их дом все-таки приобрел дурную славу.

— Давайте постучим к кому-нибудь и попросим погреться, — предложил Василий.

Лютикова тут же вытянула руку и постучала в оконце темного бревенчатого дома. За стеклом цвела герань, самый грустный и смирный домашний цветок, над трубой вился дым, и старушка, выползшая на крыльцо, оказалось маленькой, согбенной, как из сказки.

— Я бы рада вас впустить, да не велено, — сказала она и стала оправдываться: — Знаете, времена какие, впустишь, и тебя же придушат, а добро в мешок и на плечи, догони тогда.

Старушка была старенькая и наивная, отказ ее был какой-то не окончательный, он как бы приглашал к разговору.

— Времена, бабушка, хорошие, — сказал Василий, — и мы люди честные. Посидим, отогреемся и уйдем.

— А вам рубль дадим, — добавила Лютикова.

Старушку не обидело такое обещание, пропустила незваных гостей в дом, закрыла за ними дверь.

— Если Катерина явится, скажите, что вы из депутатов, пришли насчет меня, как я тут, жива еще или нет. Пусть ей стыдно станет.

— Кто это Катерина? — спросила Лютикова.

— Сестра моя, на четыре года помладше, живет через два дома, а чтобы прийти проведать, это уж лучше она будет болеть, помирать, только чтоб до сестры не идти.

— А с кем вы живете?

Жила она с невесткой и внучкой. Невестка была на работе, работала «главным директором, где хлеб пекут, не пекарня, а целый такой завод», а внучка училась в школе. Про сына ничего говорить не стала: «Наталья будет сердиться. Он, говорит, твой сын, а нам теперь никто. Такую квартиру Наталья бросила, ко мне сюда переехала». Наталья была невесткой, она и запретила старушке рассказывать о сыне.

Дом изнутри был и просторней и прочней, чем казался снаружи. Прогретые печным теплом, стояли старые, а может, уже и старинные вещи: ножная швейная машина под вязаной кружевной накидкой, почерневшие от времени венские стулья, высокий и тоже черный комод. А над кроватью висел высмеянный где только можно базарный, писанный масляными красками ковер: голубое озеро, лодка с красавицей в полный рост и два лебедя. Лебеди как подсказка — красавица пока одна, ждет свою пару.

— Хорошо у вас, бабушка, — сказала Лидия, — тепло, спокойно. А внучку вы любите? Хорошая внучка?