Жена и дети майора милиции

Он не забыл. В кармане было семь рублей. Очереди возле «Светлячка» никакой. Зайду, посижу, посмотрю, как убивают время молодые современники. В его двадцатитрехлетнем возрасте молодыми были те, кому до двадцати. В кафе играл джаз, мест не было. Официант подвел его к столику, за которым сидели три девицы. Лет по двадцать, лохматые, раскованные, но не завсегдатайки. Уставились на него, подняв брови, как бы совсем им не интересуясь, а только изображая любопытство. Скромность не отягощала им жизнь. Одна из них, в их раскладе, наверное, самая красивая, спросила:

— Студент или молодой специалист?

— Мистер икс.

— Как интересно, — сказала другая, — у мистера икс такие красивые, загадочные глаза.

Разговор тронулся, закружил, они друг друга понимали.

— А вы, девочки, чем занимаетесь, чего ждете от жизни?

— Вот ей нужен богатый жених, — ответила самая красивая и показала на Любку, — а мы пока не спешим, мы стюардессы.

Дуры они были московские, а не стюардессы. Он быстро опустил их на землю, поучил, что врать надо не так тускло, если уж взялись за это дело. Тем более в «Светлячке». Здесь элита обманщиков и проходимцев. Девицы притихли. Он не ошибся, были они здесь в первый раз. «Стюардессы» работали за городом в парниковом хозяйстве, это была их практика, собирались стать дипломированными агрономшами. А третья, Любка, глазастая, с торчащими ключицами в вырезе голубого перекрученного платья, какое-то время принадлежала к миру искусства. Ее выгнали со второго курса театрального училища. От нее там долго добивались объяснения, почему пропускает занятия. Любка отвечала: «Обожаю шляться». Когда же все эти допросы-разбирательства ей надоели, заявила, что поступила в их дурацкое училище на пари. И выиграла куртку из красной синтетики. Но беда: в холод куртка становится деревянной и холодной, как колода. Она так оскорбила преподавателей и студентов, этот будущий и настоящий театральный мир, своим пари, что это слово никто даже устно не повторил. Не было никакого пари, никто в их мир не мог проникнуть таким легким способом. Любку исключили за прогулы и низкий моральный уровень.

Театральное училище, из которого она вылетела, и было, собственно, причиной его интереса. «Стюардессы» очень удивились, когда он попрощался с ними у метро и остался с Любкой.

— Я живу недалеко, — сказала она, — пошли ногами.

Конечно, он расценил это как желание подольше побыть с ним наедине, поближе, так сказать, познакомиться и взял ее под руку. Теплая ночь вступила в город. Откуда-то из переулка вынырнул и возник перед ними пьяный. Остановился, покачался, как маятник, и побрел дальше.

— Ты со мной никого не бойся, — сказала Любка, — я тебя никому в обиду не дам.

Как она, бедняжка, хотела ему понравиться.

— С каких это пор девицы взялись защищать сильный пол? — спросил он. — Вот уж не думал, что похож на труса.

Любка стала путано и длинно объяснять: она не хотела бы, чтобы какая-нибудь неприятность у него была связана с ней. Сказала:

— Я не хочу, чтобы ты краснел, вспоминая нашу первую встречу. А этот пьяный мог все испортить.

«Первую встречу…» Надеялась и на вторую и на последующие.

Она жила в старом шестиэтажном доме без лифта. Лифт здесь когда-то был, узкая железная клеть без дверей стояла посреди площадки на первом этаже. Шесть мраморных широких ступеней вели к этой площадке. Любка вошла в этот доисторический железный лифт и стала читать стихи. Из двери выглянул старик: «Люба, ты знаешь, сколько времени?» Потом он поклонился Борису, укоризненно, на Любкин счет, покачал головой и закрыл за собой дверь. Любка спросила:

— Хочешь, пойдем к нему? У него книги редкие, чай всегда хороший, он его только на один раз заваривает.

Борис ответил:

— В другой раз.

И тогда Любка выпрыгнула из старого лифта и с какой-то отвагой произнесла:

— Ну что ж, пошли!

Они взошли на высоченный шестой этаж. Дверь в квартиру была открыта настежь. В коридоре у зиявшего отверстия в стене сидел серый кот. Он сидел как бы на границе коридора и железной крашеной крыши. Дом был не целиком шестиэтажный, за проломом в стене была крыша пятого этажа. На потолке длинного коридора горели в ряд электрические лампочки. Было видно, что некоторые двери здесь замазаны глиной и побелены. Но следы их проступали, этих бывших дверей.

— У меня отдельная комната, — сказала Любка, открывая тоже не закрытую на ключ дверь и пропуская его в черную неизвестность. — Свет зажигается из маминой комнаты. Не возражаешь, если она зайдет сюда и познакомится с тобой?

Он не посмел ответить: не надо. Свет очень скоро вспыхнул, и тут же появилась Любка со своей темнолицей мамашей. Типичная сельская тетка, такие всю жизнь живут в Москве, как в райцентре, по всем законам этого райцентра — от моды в одежде до веры в то, что взгляды всех встречных упираются в них. У него самого живет в Москве такая родня, он этих тяжелых, несгибаемых женщин неплохо знает.

— Что же вы так поздно, — спросила Любкина мать без всякого намека на приветливость, — приезжий, наверное?