Жена Хана

Стоило помнить с чего начались наши отношения. Помнить ту жажду крови и боли, которую видела в его глазах. И сейчас ждет моего ответа, ждет, чтоб я сдернула цепь с того чудовища, которое прячется внутри него.

— Закопай. Если тебе это доставит удовольствие. Ни в чем себе не отказывай.

И Хан вдруг застонал, как-то надломлено, отчаянно и хрипло, выдыхая этот стон мне в лицо.

— Чего ты хочешь? Я исполнил твое желание…да, блядь, чтоб оно все провалилось, но я его исполнил. Ты одна в этом доме. Одна, мать твою! Что еще тебе надо?!

Он говорит, а я делаю вздох за вздохом, его кривит от боли, а меня начинает трясти от радости, от счастья и я впитываю его эмоции, я ими дышу, я наполняюсь ими как новыми силами, как какой-то неведомой мощью. Перехватила его руки, потянулась к лицу, прижимаясь лбом к его груди.

— Скажи это еще раз…

Не понял, вздрогнул отстранил от себя, всматриваясь в мое лицо, пытаясь убедиться, что ему не послышалось.

— А здесь? — я прижала ладонь к его груди, — Здесь я одна? Я есть там…или оно пустое? Твое сердце, Тамерлан? Что оно чувствует? Когда я думаю о тебе мое бьется, как ненормальное и кажется оно остановится, если ты посмотришь на другую женщину…

Придавил мою ладонь сильнее, втиснул ее в себя, накрывая сразу двумя руками.

— Я уже давно слепой, Ангаахай. Потому что вижу только одну женщину. И иногда мне хочется вырвать себе глаза.

— Кого ты видишь?

И чернота в его радужках исчезает, растворяется, как будто радужка вспыхивает золотом, оно просачивается сквозь пелену мрака. Теплое, горячее, растапливает ледяной холод отчуждения, как будто сквозь морозы проступило лето и внутри меня запели птицы.

— Тебя вижу…

Мне обожгло глаза. Это было сильнее и острее, чем «я люблю тебя» слаще всего, что он когда-либо мне говорил и я когда-либо слышала в своей жизни. И они дались ему тяжело эти слова.

— Правда?

Так жалко, боязливо, словно желая убедиться, переспросить сотни раз.

— Я никогда не лгу, Ангаахай. Запомни — никогда.

Вскинула руки и обняла его за шею, пряча лицо там, где бьется вена, чуть ниже подбородка, возле уха, где запах его тела такой терпкий и сильный, что у меня кружится голова.

Глава 13

— Никогда, — сказал он, стиснув зубы, — никогда не встречал я создания более хрупкого и более непобедимого. В руке моей она, как тростник, я мог бы согнуть ее двумя пальцами; но какой толк, если бы я согнул ее, если бы я растерзал, раздавил ее? Загляните в эти глаза, перед вами существо решительное, неукротимое, свободное! Оно глядит на меня не только с отвагой, но с суровым торжеством. Как бы я ни поступил с его клеткой, я не могу поймать его, это своевольное, прекрасное создание! Если я уничтожу, если я разрушу его хрупкую тюрьму, мое насилие только освободит пленницу.

Шарлотта Бронте

Хан повез ее на закрытые бои снова. Клялся себе, что больше никогда, клялся, что оставит дома под охраной, но ему всегда казалось, что лучшая охрана для нее — это он сам. Если бы мог приковать к себе цепями так бы и поступил. И даже не предполагал, чем это обернется для него. Хан еще не до конца осознал власть этой маленькой женщины над собой, ее особенное влияние, которое усиливалось с каждым днем. Он говорил сам с собой, приказывал себе прекратить быть тряпкой, приказывал дотерпеть до конца, чтоб сломалась, чтоб от голода ползала на коленях и умоляла его дать хотя бы кусок хлеба…чтобы пришла сама. Чувствовал себя победителем в первый же день. Конечно она сдастся и придёт на ужин, не посмеет ему перечить. Вначале думал опаздывает, потом, когда понял, что маленькая сучка решила сделать по-своему осатанел от злости. Пытался есть, но кусок не лез в горло и эти гости, которые на хер ему были не нужны в его доме, превратившемся в отель для всех желающих. Его крепость, его уединенное убежище вдруг наполнилась каким-то бешеным количеством людей, которых он сам лично не пустил бы на порог. Которых никогда не считал своими родными.

Но все изменилось. Человек весьма ненасытная тварь. Он может долгое время отказываться от роскоши и мнить себя аскетом, но стоит лишь дать ему ощутить на языке хотя бы крошку власти, хотя бы тончайший аромат могущества и весь аскетизм катится к дьяволу и хочется большего.