Жена лекаря Сэйсю Ханаоки

Представив себе, что она может этого не увидеть, Каэ затосковала, глаза сами наполнились слезами.

– Почему ты плачешь, матушка? – удивилась Кобэн.

– Вода в глаза попала. – Каэ показалось, что она услышала за спиной какой-то шорох, и спросила дочь, есть ли там кто.

– Да, – ответила Кобэн, – бабушка за тобой наблюдает.

Каэ поняла, что Оцуги видела ее слезы, и тотчас постаралась справиться со своими эмоциями, чтобы предстать перед Кобэн сильной матерью.

Кроме мытья головы, она провела другие приготовления. Вечером не стала ужинать, полагая, что на голодный желудок снадобье подействует быстрее, к тому же так уменьшалась вероятность того, что ее вырвет. На следующий день связала полоской материи колени и лодыжки, после чего тщательно укутала их подолом ночного кимоно. Она многому научилась у своей бабушки, которая воспитывалась при замке и не только знала, как управляться с коротким мечом вакидзаси, но и умела завязывать специальный узел, которым закреплялась повязка на животе самурая перед ритуальным самоубийством харакири. Бабушка утверждала, что чем отчаяннее человек пытается освободиться, тем туже завязывается этот узел. И вот Каэ связала себе ноги и в лучших традициях самураев несколько раз обернула широкий кушак поверх одежды на талии, тщательно подоткнув концы. Мысль о том, что свекрови не придется поправлять ее кимоно, когда снадобье войдет в силу, успокаивала, к тому же если Оцуги увидит, как невестка бьется в бреду, то наверняка представит и себя во время опыта.

Каэ была готова принять из рук мужа питье, в которое тоже в качестве подсластителя был добавлен лакричник. Однако это почти не умерило горечь.

– Задержи дыхание и пей. Так легче пройдет, – со знанием дела и не без самодовольства посоветовала Оцуги.

Каэ нахмурилась и сделала три больших глотка, едва сдержавшись, чтобы не открыть свекрови правду – она принимает совершенно иное снадобье. Почти сразу на языке и в горле появилось странное ощущение, голос стал приглушенным.

– Хочешь воды?

Каэ кивнула. Язык и горло горели огнем.

– Матушка, принесите ей воды, пожалуйста.

Оцуги тут же вышла и вернулась с чашкой. Было заметно, что ей досадно прислуживать невестке.

«Об Оцуги Сэйсю так не беспокоился», – подумала Каэ, и, несмотря на неприятные ощущения, эта мысль доставила ей удовольствие. Она напилась с жадностью томимого жаждой животного и легла на футон. За всеми приготовлениями и волнениями она не подумала о завещании. В желудке бушевало пламя, лицо и уши горели; казалось, кровь с бешеной скоростью несется по телу.

– Кобэн, Кобэн… – пролепетала Каэ, глядя на мужа. – Позаботьтесь о ней, прошу вас…

– Что за глупости! Ты не умрешь.

– Все равно… пожалуйста… Кобэн…

– Да, да, я обещаю.

– Прошу вас! Кобэн – ваша дочь.

Сознание постепенно гасло, мутнеющий взгляд Каэ был до самого конца прикован к черному родимому пятну на шее склонившегося над ней мужчины. Она совершенно забыла об Оцуги, ей даже в голову не пришло, что ее просьба по поводу Кобэн могла быть неверно истолкована. Но Оцуги, вне всякого сомнения, решила, что это был ответ Каэ на ее собственное требование об усыновлении Рёхэя. И действительно, вполне возможно, что именно многолетняя вражда со свекровью заставила Каэ заговорить о Кобэн, пусть даже бессознательно.

Каэ отреагировала на снадобье быстрее, чем Оцуги. Тело ее горело, точно в огне, и она кричала в голос, будто помешанная, понятия не имея, что своими дикими воплями пугает пациентов. Она также была не в курсе, что Сэйсю вызвал себе на замену Рёана Симомуру из храма Мёдзи, чтобы иметь возможность ни на минуту не отлучаться из комнаты. Неистовая лихорадка и бред длились несколько часов, после чего Каэ погрузилась в глубокий сон.

Три дня и две ночи, пока она лежала без сознания, Сэйсю измерял ее пульс, вел подробные записи и готовил отвар из черных бобов в качестве противоядия. Его постель разместили рядом с постелью жены, но он не спал, сидя рядом с ней. Оцуги тоже не переодевалась в ночное платье. День и ночь она наблюдала за неподвижной невесткой и сыном, чьи глаза покраснели от бессонницы.

Рёан не навещал Ханаока со дня смерти Окацу и был искренне рад получить приглашение в дом учителя. Но радость его оказалась недолгой. Он посерел, узнав, что натворил Сэйсю. Рёан прекрасно разбирался в ядах и лекарственных травах, а потому, основываясь на полученных от Ёнэдзиро сведениях, без труда догадался о составе обезболивающего снадобья. Но дело уже было сделано, Каэ погрузилась в сон, и помешать проведению опыта он не мог. Рёан поразился готовности к самопожертвованию и смелости этой женщины, которую, как ему казалось, он прекрасно знал, поскольку поселился у Ханаока задолго до появления Каэ в доме. А когда услышал, что она сама напросилась стать подопытной Сэйсю, его удивлению не было предела.

Утром третьего дня, увидев, как Оцуги выходит из комнаты, Рёан решил, что обязан поговорить с ней.