Жена Моцарта

И я уже ничего не могу с этим сделать. Эта боль останется со мной навсегда.

Боль, от которой я не смогу отмахнуться и забыть…

Но кое-что я всё же мог.

День выдался пасмурный. 

С хмурого неба срывался снег, когда я припарковал машину у знакомого дома.

Женька после учёбы собиралась поехать к Сашке. Её забирал Иван. Я на их сестринских посиделках точно был бы лишний. И я взял машину и поехал туда, куда должен был съездить, как ни пытался делать вид, что мне всё равно.

Меня встретил знакомый лохматый пёс.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сергей? — широко открыла калитку Оксана, жена Давыда, мама Ивана и Дианы, а если быть совсем точным, то только Ивана.

Она пригласила меня в кухню, где готовила обед.

И я был рад, что мы можем поговорить наедине.

— Зная всё то, что знаю о Давыде я, мне трудно понять, как ты вышла за него замуж.

Милая улыбчивая женщина, с восхитительно мягкой улыбкой, развела руками, испачканными свёклой:

— Любила.

Высокая, худенькая, с короткой стрижкой, она до сих пор выглядела как девчонка, хотя была старше меня лет на десять с лишним. Тёмные волосы без грамма седины, яркие синие глаза, тонкие запястья. В Иване от матери было куда больше, чем от отца, на его счастье. Впрочем, как и в Диане.

 — Ты знаешь, он ведь был неплохим отцом, — застучала она ножом по доске. — Да и мужем неплохим. Заботливым. По-своему ласковым. Всю ту грязь, в которой он варился в своей банде, он умудрялся оставлять за порогом. И в наш дом никогда не приносил, — сунула она в рот кусочек свёклы и удовлетворённо кивнула: сладкая. — Нет, он не был добрым. Не был сдержанным. И с Ванькой порой обходился очень жёстко, — сбросила она нарезанные овощи на сковороду. Зашипело масло на сковороде. Зашипела вода в кране, смывая с рук и доски бордовый сок. — Злость, жестокость и ярость, что он в себе носил, конечно, нет-нет да выплёскивалась наружу. Но на меня Давыдов руку никогда не поднимал. И я благодарна ему за то, что хоть за это ребёнок не переживал. Ваньку он многому научил, никогда от него не отмахивался, но иногда, конечно, бил. Не смертным боем, заслуженно, как он считал, но порой перепоясывал ремнём. А тот рос незлобивым, терпеливым, молчаливым. Всегда только боялся, что достанется мне, если я кинусь его защищать. Поэтому просил: «Мама, не надо. Мне совсем даже не больно».

В её глазах заблестели слёзы. Она перевела дух. Вытащила мусорное ведро, сбросила туда очистки.

— Мне жаль, — тяжело выдохнул я после затянувшейся паузы.

— Не надо, — покачала она головой, хлопнув дверцей шкафа. И безошибочно поняла о чём я. — Ты здесь ни при чём, Сергей. Я всегда знала: то, чем занимался Давыдов, этим и закончится. Конечно, первое время была в ужасе как я справлюсь одна с двумя детьми. Без работы. С новорождённой крохой на руках. Но потом какие-то люди привезли денег. Много денег. А спустя пару лет, когда встретила своего нынешнего мужа, я поняла, что куда больше приобрела, чем потеряла со смертью Давыдова.

— Он сказал, что девочка моя дочь?

— Сказал, — она усмехнулась. Стоя у плиты, она снимала ложкой пенку, бросая её на крышку кастрюли. — Но я сразу почувствовала неладное. Жену трудно обмануть. А он всегда так хотел девочку. И то, как он всматривался в её личико, словно искал свои черты. Как баюкал, словно родную дочь. Не оставило во мне сомнений. Я знала, что она его. Я так и сказала Диане, когда она подросла. Хотя где-то в душе всё же надеялась, что это не так. Надеялась не за себя, за неё. Думала, родной отец ей бы не помешал.

В этом сомневался я, глядя на Оксану. Эта сильная и мудрая женщина дала девочке куда больше.

Она суетилась с готовкой. Привычно споласкивала посуду, нарезала овощи, что-то доставала, убирала, складывала. Завораживающий танец выверенных годами движений, магический ритуал, ставший для исполнителя обыденностью, вдруг отбросил меня далеко назад во времени. Я так от этого отвык. От простых кухонных хлопот. От стука ножа. Запахов готовящейся еды. Нечаянно перепавшей мне, совсем как в детстве, капустной кочерыжки. И только сильнее уверился в том, что именно такой жизни я и хочу. Для своей семьи. Для своих детей. Чтобы они росли и не боялись ни папиных друзей, ни папиных врагов. 

— Я жалею только об одном, — вдруг сказала Оксана. — Что она не моя.

— Она — твоя. И только твоя, — кивнул я и сочно захрустел кочерыжкой.

 И поймал себя на мысли, что не жалею. Не жалею, что убил Давыда. Не жалею, что Диана не моя дочь. Что она выросла в этой дружной любящей и очень доброй семье. Что у неё есть мать и отец, пусть не родные, но настоящие. И есть старший брат.

Я не смог бы дать ей столько.  

Диана вернулась со школы, когда на плите уже стоял готовый борщ. В духовке томился пирог. А старый лохматый пёс мирно посапывал у моих ног.

Я отпросил её у матери прогуляться после обеда. И она нас отпустила.

Предложил выбрать, куда пойдём, и удивился, когда Диана выбрала музей.