Жена мудреца

… Никак глаза не раскрыть! Почему я одет? Где ж это я сижу? Боже милостивый, да ведь я спал! Сколько же времени я спал? Надо взглянуть на часы… Ничего не видно… Где у меня спички?.. Наконец-то одна загорелась!.. Три часа — а в четыре я должен драться на дуэли, нет, не драться, — застрелиться! Дуэли не будет; я должен застрелиться, потому что какой-то булочник назвал меня глупым мальчишкой… А было ли это на самом деле? С головой у меня что-то неладное творится… шея словно привинчена, не могу шевельнуться — правая нога затекла. Встать! Встать!.. Ага, вот так лучше! Уже почти рассвело… А воздух… совсем как тогда, рано утром, когда меня на маневрах послали в разведку и я всю ночь провел в лесу… Это было иное пробуждение… тогда передо мною был иной день… Мне кажется, я все еще не вполне этому верю. Вот она, улица, туманная, безлюдная, сейчас я, наверно, единственная живая душа во всем Пратере. Я уже однажды побывал здесь в четыре часа утра, с Паузингером… мы ехали верхом — я на лошади капитана Мировича, а Паузингер на своей кляче… это было в мае прошлого года… тогда уже все цвело, все зеленело. Сейчас все голо вокруг, но весна скоро настанет — еще два-три дня, и она тут как тут; появятся ландыши, фиалки… жаль, что мне уж все это не доставит никакой радости — каждый нищий сможет этим наслаждаться, а я должен умереть! Какое несчастье! А все остальные будут сидеть в саду при ресторане, за вином, словно ничего не произошло, как в тот вечер, на другой день после того, как похоронили Липпая. А Липпая ведь так любили… в полку к нему относились гораздо лучше, чем ко мне… так почему им не ужинать в саду после того, как я окочурюсь? Совсем тепло, куда теплее, чем вчера, и такой аромат — наверно, поблизости что-нибудь уже цветет… Принесет ли Стеффи цветы? И не подумает! Не таковская она, чтобы поехать в эдакую даль. Вот если бы речь шла об Адели… Да, Адель! Мне кажется, я уж года два не вспоминал о ней. Никогда не видел, чтобы женщина так рыдала… В сущности, связь с ней — самое лучшее, что было в моей жизни… Такая скромная, такая нетребовательная, я готов поклясться, что она меня любила. Она была совсем, совсем другая, чем Стеффи… И почему только я ее бросил — какая глупость! Она мне приелась — вот в чем причина… Все вечера проводить с одной и той же девушкой… И еще я боялся, что свяжусь всерьез — такая плакса.

Эх, Густль, надо было повременить — ведь она одна тебя любила по-настоящему!.. Как-то она живет теперь? А как ей жить? Наверно, завела себе другого… Правда, со Стеффи куда удобнее — сохраняешь независимость, все неприятности достаются другому, а мне — одно удовольствие… Да, в этих условиях, конечно, нельзя требовать, чтобы она явилась на кладбище… А кто вообще явился бы, не будь он обязан! Разве что Копецкий — больше никто! Все-таки печально быть таким одиноким…

Что за вздор! А папа, мама, Клара!.. Ну да, разумеется, я сын, брат… но что у нас общего, кроме этого? Они меня любят, несомненно, — а что они знают обо мне? Что я несу службу, играю в карты и путаюсь с девками — а в остальном? Что я иногда страшусь самого себя, этого я им не писал, — впрочем, кажется, мне самому раньше это было не вполне ясно… Да что ты сейчас пускаешься в такие рассуждения, Густль? Только еще не хватало, чтоб ты разревелся… Фу, черт! Печатай шаг как положено! Идешь ли на свидание, или на дежурство, или в бой… кто же это сказал?.. Ах да, майор Ледерер, в столовой, когда рассказывали о Винглере, что он перед первой своей дуэлью был бледен как смерть и его стошнило… Да, точно: идешь ли на свидание или на верную смерть — у настоящего офицера об этом ни по лицу, ни по походке никто не догадается! Ступай, Густль, так велел майор Ледерер! Ха-ха! Все светлее становится вокруг… уже можно было бы читать… Что это за гудки? А, там, напротив, Северный вокзал… Колонна Тегетгофа… Такой высокой она мне никогда еще не казалась… Вон там стоят экипажи… А на улице — одни только мусорщики… последние мусорщики, которых я увижу… Ха-ха… меня смех разбирает всякий раз, как подумаю об этом… никак мне этого не понять… Любопытно, у всех ли такое чувство, когда они в этом уже вполне уверены? На вокзальных часах половина четвертого… Сейчас вопрос только в том, застрелюсь ли я в семь часов по железнодорожному времени или же по венскому…