Жена мудреца

Прочь, прочь! Уж этого я не вынесу!.. Тсс! Только не шуметь, не волочить саблю по плитам, не мешать людям молиться — вот так! На свежем воздухе все-таки легче… Светло… Ах, эта минута ближе и ближе — лучше бы уж все было позади! Мне следовало сделать это сразу — в Пратере… никогда не надо выходить без револьвера… Был бы револьвер при мне вчера вечером… О, господи! Я мог бы зайти в кафе позавтракать… Я голоден… Раньше мне всегда казалось странным, что приговоренные к смерти в день казни утром пьют кофе и выкуривают сигару… Черт возьми, да я ведь почти что не курил! Совсем не хотелось курить! Странно: мне охота зайти в свое кафе; ведь оно уже открыто, из наших там еще никого нет, а если кто и зайдет… он в этом увидит только свидетельство моего хладнокровия… «В шесть часов он еще завтракал в кафе, а в семь застрелился…» Я опять совершенно спокоен… Такое удовольствие шагать, и самое приятное — что меня никто к этому не принуждает. А ведь, если б только я захотел, еще не поздно расплеваться со всем этим вздором… Америка… Как ты сказал — «вздор»? Что, по-твоему, «вздор»? Похоже, что я рехнулся… Эге — уж не потому ли я так спокоен, что все еще воображаю, будто я отнюдь не обязан… Нет! Обязан! Обязан! Я сам этого хочу! Да неужели, Густль, ты вообще способен себе представить, что снимешь мундир и удерешь? И проклятый хам давился бы со смеху, а Копецкий — тот перестал бы подавать тебе руку… Мне уже сейчас кровь бросилась в лицо. Полицейский отдает мне честь. Надо ответить… «Здорово!» Я даже сказал ему «здорово!»… Ну, маленьким людям это всегда приятно… Вообще на меня никто не может быть в обиде, вне службы я на многое смотрел сквозь пальцы. На маневрах я всех сверхсрочных угощал папиросами; а раз я слышал, как позади меня солдат во время упражнения в ружейных приемах что-то проворчал о «проклятой муштре», и, однако, я не подал на него рапорт, а только сказал ему: «Эй, вы! Поосторожнее, если такое услышит кто другой — вам несдобровать!» Дворец… Кто сегодня несет караул? Босняки — у них молодцеватый вид, — еще совсем недавно наш подполковник сказал: «Когда в семьдесят восьмом году мы были там, внизу, никто бы не поверил, что они так храбро будут отражать наши атаки!..» Господи боже, как бы мне хотелось участвовать в таком деле… Там, на скамейке, — солдаты; все встают. Здорово, здорово! Как досадно, что нам никак не удается повоевать! Гораздо красивее было бы на поле битвы, за родину, чем так… Да, господин доктор, — вы, можно сказать, вышли сухим из воды!.. А не мог ли бы кто-нибудь заменить меня на дуэли? Честное слово, мне следовало бы оставить записку такого содержания — просить Копецкого или Виметаля драться вместо меня с этим типом… Эх, эх, господин доктор, очень досадно, что вам это так дешево обойдется! А впрочем — ерунда! Не все ли равно, что произойдет потом? Я-то никогда уж этого не узнаю! А деревья распускаются… В Народном саду[15] я раз заговорил с одной особой… Она была в красном платье… Жила на улице Строндги — потом с ней спутался Рохлиц… Кажется, он и сейчас еще живет с ней, но никогда уже о ней не упоминает, — пожалуй, стыдится… А Стеффи — та еще спит… как она мила, когда спит… можно подумать, что она — сама невинность. Правда, когда они спят, у всех у них такой вид! Надо бы все-таки написать ей несколько слов… а почему нет? Так ведь уж принято — всегда напоследок пишут письма. И Кларе я должен был бы написать, чтобы она старалась утешить папу и маму, и вообще все то, что пишут по такому случаю… и Копецкому тоже… Честное слово, мне начинает казаться, что все будет не так тяжко, если я прощусь кое с кем… И донесение полковому командиру, и сто шестьдесят гульденов для Баллерта… в сущности, еще куча дел… Ну, меня ведь никто не принуждает сделать это непременно в семь часов… В восемь часов тоже еще не поздно перейти в небытие… Небытие, да-да, именно так это называется — тут уж ничего не поделаешь…

Рингштрассе — скоро я войду в свое кафе… Меня даже как будто радует мысль, что я скоро позавтракаю… прямо невероятно! Ну да, после завтрака я закурю сигару, а затем пойду домой и сяду писать… Прежде всего — донесение начальству, затем — письмо Кларе, после этого — Копецкому, напоследок — Стеффи… А что мне писать этой дряни?.. «Дорогая моя детка, ты, верно, не думала…» Как глупо! Очень уж глупо! «Дорогая моя детка, горячо благодарю тебя…»