Жена немецкого офицера

Инкубатора для новорожденных у нас не было, так что недоношенных детей мы выкармливали пипеткой. Я укачивала младенцев, меняла им подгузники и относила их к матерям. Если у кого-то из женщин молока не было, я подогревала маленькие бутылочки. Несколько раз меня просили прийти в церковь и стать крестной матерью для того или иного ребенка. Я соглашалась, но в последнюю минуту говорила, что не смогу, и не приходила. В церкви всем стало бы ясно, что я никогда в жизни не присутствовала на христианской службе.

Работу я любила. Мне казалось, что по коридорам родильного отделения со мной ходит, поддерживая меня, моя мама. Я говорила с младенцами ее нежным голосом. В те времена каждый звук шагов в подъезде и каждый стук в дверь рождал во мне панику, но на работе мой разум был спокоен.

Безусловно, были и тяжелые моменты. У одной роженицы сразу после родов развился тромбоз, и ей пришлось ампутировать ногу. Еще одну доставили к нам избитой и измученной. Ее ребенок не прожил и десяти минут. У этой женщины было уже трое детей – разница между ними была едва ли по два года. Они толпились снаружи – отец оставил их у больницы. Выздоравливая, несчастная рассказывала мне о жестокости мужа. Когда он за ней пришел, она ни за что не хотела с ним идти. Ее глаза, затененные синяками, сверкали от ужаса. Но мы ничего сделать не могли.

Больше всего меня поразил тот факт, что, получая анестезию в родах, женщины начинали бесконтрольно бормотать и нередко говорили вещи, которые могли дорого им обойтись.

Например, одна девушка практически признала, что ребенок у нее не от мужа, а от пленного поляка. «Ян! Ян, мой дорогой!» – повторяла она.

Я закрыла ей рот и, низко наклонившись, прошептала ей в самое ухо: «Тише».

Одна фермерша, родив близнецов, призналась, что они с мужем прячут дома запасы сыра и нелегально забивают свиней. Еще помню, как одна женщина в бреду сказала, что слышала голос своего старшего сына на станции «Говорит Москва»: они начали транслировать рассказы плененных немецких солдат. Это признание было самым опасным из всех, что я слышала. Представляю, как эта мать обрадовалась, узнав, что ее сын пережил страшную бойню в России. И как же ей повезло, что об этом услышала только я одна.

В мае 1943-го один из врачей заметил, что я стала худой и бледной, и пригласил меня на осмотр. По его мнению, я недоедала. Он посоветовал несколько дней провести в постели и позаботиться об усиленном питании.

Этот неожиданный отпуск мы с Вернером использовали для поездки в Вену: я рассказала ему о фрау Доктор, Юльчи, Кристль и Пепи, и он хотел со всеми познакомиться. Я представляла его друзьям со смесью гордости – смотрите, я нашла защитника, он говорит, что любит меня, – и легкого беспокойства: он эксцентричен, у него сложный, взрывной характер, но, с другой стороны, может, он способен будет помочь.

Вернер остановился в отеле «Вандль» на Петерсплац. Я идти в отель побоялась и осталась у двоюродной сестры. Мы с Вернером съездили в Винервальд – я хотела показать ему панораму Дуная. Потом мы пошли на прогулку в холмы.

А сюда я приходила еще девочкой, не рассказывала я. На этой тропе я пела «La Bandiera Rossa» – в те дни социалистские песни можно было петь вслух, ничего не опасаясь.

Неожиданно разразилась гроза. Грянул гром, сверкнула молния. Я испугалась, но Вернер любил грозы. Мы отыскали небольшой навес рядом с тропой и укрылись там. Снаружи выл ветер, но Вернер успокаивал меня, нежно меня обнимая. В Вену мы вернулись на следующий день. Кристль уже собиралась уезжать в другой город, Юльчи паниковала, а фрау Доктор, словно львица, мрачно мерила шагами свой кабинет. Видите ли, все решили, что нас поймали. Все думали, что мы давно в руках гестапо.

Прямо перед отъездом Кристль показала нам недавно купленный большой отрез шелка. Ее магазинчику не хватало ассортимента, и Кристль придумала нарезать из этого шелка сувенирных шарфов. Но как их украсить?

Вернер улыбнулся. У него появилась мысль. «Я нарисую на шарфах достопримечательности Вены, – предложил он. – На этом – Собор Святого Стефана. На этом – Венскую Оперу. Здесь – голубым, здесь – золотом».

«Но где взять краски?» – спросила Кристль.

«Можешь на меня положиться», – пообещал Вернер.

Я поняла, что в самое ближайшее время на складе Арадо недосчитаются еще нескольких банок краски.

Как ни больно было снова расставаться с друзьями, я понимала, что перешла некую черту. И для себя и для них я превратилась в женщину Вернера. Они оценили его силу и сказали сами себе: «С этим человеком Эдит в безопасности» – точно так же, как я говорила себе: «С англичанами Ханси в безопасности». Теперь я была не отчаявшейся, бездомной, голодной жертвой. Теперь, благодаря своему защитнику, его воображению, его умению работать руками и доступу к необходимым материалам, я сама могла помочь тем, кто когда-то помог мне.