Жена-незнакомка

Ужин прошел весело, и почти никто не заметил, что мысли хозяйки витают где-то далеко. Жанна поддерживала беседу, смеялась и шутила, только вот то волшебное настроение, которое подсказывало ей провести нынешнюю ночь с Раймоном, испарилось без следа. И когда он проводил ее до дверей спальни, Жанна пожаловалась на головную боль и скрылась прежде, чем супруг успел что-то сказать. Она понимала, что должна поблагодарить его за этот вечер, хотя бы разговор поддержать, если не собирается с ним остаться сегодня; однако у нее не имелось на то сил. И голова болела все сильнее.

Глава 15

Элоиза пришла, когда отправились спать слуги, то есть – далеко за полночь. Мадам де Салль куталась в просторный халат и держала в руке подсвечник с горящей свечой. В спальне у Жанны свечи тоже горели, и камин давал много света: в старом замке даже летние ночи бывают довольно холодны. Женщины уселись в кресла у камина, поближе к живому огню, весело танцевавшему на поленьях, и некоторое время молчали. Затем Жанна монотонным голосом пересказала то, что потребовал от нее Кантильен.

– Дорогая, но мы не можем ему поддаться, – озабоченно произнесла Элоиза, когда рассказ иссяк. – Он пришел однажды, а почуяв свою власть над тобой, будет возвращаться снова и снова. И тогда мы от него не избавимся.

– Но он действительно может навредить нам… Не только нам с тобой – Раймону и Бог знает кому еще… – Жанна зябко поежилась и поправила на плечах теплую шаль. – Если это единственный способ держать его в узде, я пойду на это. Как же не вовремя скончался дядя!..

– Ты знаешь хоть одну смерть, которая случилась бы вовремя? – криво усмехнувшись, спросила Элоиза. На воспитанницу она не смотрела. – Я – нет. Все они неожиданны и нелепы в своей внезапности и неуместности. Такова жизнь. Мы знали, что твой дядя болен. Это должно было произойти, только вот я не думала, что Кантильен решится.

– Я полагаю, он давно ждал подобного случая. Он выглядел самодовольным как индюк.

– А если написать твоему отцу? – предложила Элоиза. – Он, конечно, не имеет такого влияния на Кантильена, как твой покойный дядя, и все же он глава семьи…

Жанна покачала головой.

– Нет, милая моя Элоиза, ничего не выйдет. Если бы отец мог остановить Кантильена, то сделал бы это сразу, и мы его бы тут вовсе не увидели. Но отец стар, и я боюсь, он скоро… – Договаривать она не стала и закусила губу.

– Не стоит думать о плохом.

– О, но все хуже, чем я думала. Меня терзает совесть, я обманываю мужа, дядя мертв, родители стары, а мой кузен грозится отправить меня в ад. Глупец, я и так живу в аду.

– Я не думала, что ты так плохо чувствуешь себя. – Элоиза наклонилась и взяла ладони Жанны в свои. – Милая моя девочка, почему ты не сказала?

– О чем? Что мне стыдно и совесть скоро проест огромную дыру в моей душе? Ты знаешь это, но, как и я, понимаешь: иного выхода у нас не было. Мы не просто стояли на грани разорения – мы были разорены. Я как Аньес не отыскала бы себе богатого жениха так быстро. А значит… Мы же говорили об этом тысячу раз, Элоиза! И все равно сделанного уже не воротишь. Нужно перестать думать об этом и решить, как поступить. – Она вздохнула. – По всей видимости, придется дать Кантильену денег.

– И откуда ты возьмешь их? – резонно возразила мадам де Салль. – Ты сама знаешь, как это непросто! Твой муж не даст тебе несколько тысяч ливров без объяснений, куда они исчезли. Конечно же, он воин, а не счетовод, однако, как я успела заметить, в делах поместья разбирается довольно лихо.

– У меня есть мамино ожерелье, – совсем негромко произнесла Жанна.

Элоиза ахнула:

– Боже, девочка моя, нет!

Ожерелье из тусклого старого золота со вставленными в него довольно большими рубинами переходило в семье де Кремьё из поколения в поколение. У многих имелись такие ценности, которые немыслимо продать даже в самые тяжелые и несчастные времена. Когда Жанна уезжала, мать отдала ей это ожерелье с наказом хранить и надевать, однако девушка еще ни разу не примеряла его. Ей казалось, что она недостойна этих рубинов, этого благородного золотого блеска. А потому ожерелье хранилось в обитом бархатом ящичке в тайнике спальни Жанны. Раймон о нем не знал.

– Оно ценное, – продолжила Жанна уже более решительно. – Я не стану продавать его, только заложу, и Кантильену дам меньше той суммы, что он запрашивал. А ты мне поможешь. Ты ведь знаешь, какой уважаемый человек в Париже даст денег под залог ожерелья?

– Я знаю, но… – Впервые в голосе мадам де Салль послышалась нерешительность. – Ты ведь не всерьез об этом говоришь?

– Элоиза, никогда серьезнее я в жизни не была. Мы должны откупиться. Иначе все разрушится прежде, чем мы успеем слово сказать.

– Но ты ведь понимаешь, что он придет снова и снова.

– Да, я понимаю.

Элоиза издала странный звук, нечто среднее между шипением и рычанием, и, выпустив ладони Жанны, скрестила руки на груди.

– Я опасалась этого. Неужели ты так просто сдаешься, милая моя?

– Кто говорит о том, что я сдаюсь? Я продолжаю войну, так, как умею.