Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

Оба мальчика умерли в младенчестве, один через несколько часов после другого, по непонятным лекарям причинам, как будто на них пал чей-то колдовской сглаз. Подозревать отравление было трудно, поскольку, кроме молока самой Екатерины и кормилиц, у несчастных малышей еще не было никакой пищи. Но все же могли мазнуть отравой по губам, могли опоить вредоносным зельем кормилиц, и обезумевшая от горя двойной потери Екатерина подозревала в этом многочисленную прислугу царевны Натальи… Действительно, среди приближенных сестры царя затаилось немало тех, кто сочувствовал «законной царице» Евдокии Лопухиной и ее сыну Алексею.

В знойный летний день 1707 года во дворце царевны Натальи в Преображенском, в своих полутемных покоях, где все окна были затянуты кисеей для «бережения» от мух, Екатерина в безмолвном и безграничном отчаянии стояла над двумя крошечными посиневшими телами, которых коснулось неумолимое дыхание смерти. Сквозь мутную и теплую пелену слез она смотрела, как плачущие комнатные девушки обряжают ее малышей для погребения. Вошла царевна Наталья, обняла ее за плечи, обратилась с какими-то ненужными утешительными словами, но Екатерина молчала, не слушала ее. А потом вдруг вырвалась из сильных, заботливых рук царевны и выкрикнула зло и безутешно:

— Не нужно царству московскому детей от чухонки, верно?! Все тут против меня!

— Что ты, что ты… — попыталась унять ее Наталья Алексеевна. Но Екатерина продолжала кричать в исступлении горя, словно в агонии:

— За что — моих детушек?! Хотят Евдокию из монастыря вернуть… А вы, принцесса Наталия, племянника больше брата любите? Царевича Алексея вашего!.. Так не рвалась я в Россию вашу!! Силой меня привезли!!!

— Опомнись, Катя, побойся Бога, что ты говоришь! — замахала на нее руками Наталья. — Перекрестись, безумная! Призвал твоих детей Господь. На все Божья воля. Так бывает, милая, мало ли деток во младенчестве умирает?

— Не так бывает!.. Не так!!! Не было здесь ни чумы, ни оспы, ни другой болезни! Не было причин детушкам моим умирать! А к царице Прасковье много странных, серых людей ходит… Рассказывали, они вести из Суздаля, от инокини Елены, приносят! Может, они сыночков моих отравили?!

Екатерина смотрела на царевну сумасшедшими, горящими болезненной ненавистью глазами — и от этого взгляда Наталье стало не по себе.

— Охолони, Катя! — сурово сказала Наталья. — Я тебе — друг, и не я твоих детей погубила. Свято для меня Петрушино семя. Неужто ты меня, сестру государеву, подозреваешь?

— Не вас… — прошептала Екатерина, прижимая к лицу ледяные ладони. — Но ненавидят меня здесь. А Евдокию с Алексеем жалеют…

— Да Алешу-то как не пожалеть, он-то в чем виноват?! — воскликнула царевна.

— Не виноват, ваше высочество… А сыночки мои в чем виноваты были?!

Екатерина вдруг как подкошенная рухнула на пол перед маленькими гробиками, в которых лежали ее малыши, обреченные отпеванию и погребению в темных крошечных могилках… Она обхватила гробики руками и долго, беспощадно билась о них головой — без воплей и причитаний, молча. Слезы уже смешались с кровью, а оцепеневшие от такой страшной, непривычной картины горя служанки никак не решались оторвать мать от мертвых детей…

Екатерина пришла в себя, лежа в постели. Царевна Наталья Алексеевна, склонившись над ней, заботливо обрабатывала каким-то пахучим снадобьем кровоточащие ссадины на ее челе.

— Ты бы хоть поплакала, Катя, повыла, как бабы у нас на Руси воют, легче бы стало, — участливо посоветовала ей царевна. — А дети у вас с Петрушей еще будут, молодые вы еще… И брат мой тебя крепко любит.

— Я не умею и не стану выть! — ослабевшим голосом, но с неожиданной душевной твердостью ответила Екатерина. — У нас в Мариенбурге над усопшими никогда не выли.

— А что ж тогда делали? — изумилась царевна.

— Сидели в скорбном молчании, ваше высочество, или плакали тихо. И мне, дочери солдата и подруге великого государя, не пристало слабость свою никому показывать! — уверенно сказала Екатерина.

— А лучше б показала, Катя, да и выплакала свое горе, как женщине подобает. Горда ты слишком! Нельзя так…

— Не горда я, ваше высочество, лишь достоинства своего ронять не хочу! — ответила Екатерина, безуспешно пытаясь подняться.

— Знаю, что достоинство имеешь, Катя, — согласилась царевна, мягко удерживая ее на подушках. — За это тебя брат мой и любит. Вот увидишь, родите вы еще наследника! Да не одного…

— А если я не смогу больше родить? — голос Екатерины вдруг предательски дрогнул.

— Сможешь, Катя, сможешь! — воскликнула Наталья, по-матерински обнимая ее.

Та посмотрела горько и недоверчиво, и Наталья Алексеевна продолжила:

— А может, ты боишься, что Петр Алексеевич узнает о смерти сыновей и тебя оставит? Так не бывать этому! Он тебя любит, я знаю. Никогда он Дуньку Лопухину так не любил. Никого так не любил — ни Монсиху, ни Варьку мою, ни Чернышеву Дуньку, ни других подруг своих…